Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры - Екатерина Вильмонт

В половине десятого он ушел. Я быстро прибралась и селаждать Леру. Боже мой, вот она, любовь! Пришла и совсем меня оглушила! Ну где жеЛерка, скорее бы она вернулась, меня так и распирало, необходимо было с кем-топоделиться. Я набрала номер Алевтины.

– Аль! Привет!

– Где тебя носит, я звоню, звоню! – накинулась наменя Алевтина. – Ты что, дома не ночевала?

– Не ночевала.

– Где ж это ты гуляешь?

– У Лерки.

– Ах, у Лерки, а я-то думала… Слушай, а что это у тебяс голосом? Что-то стряслось?

– Аленька, я влюбилась. До смерти, до сумасшествия.

– Вот новости! В кого? Не в Волю, надеюсь?

– Нет, в его друга, его зовут Марат…

– Холостой? – деловито осведомилась Алевтина.

– Да где они, холостые? Женатый! Но это мне не важно, яего все равно люблю!

– С первого взгляда?

– Вот именно.

– Кирка, а почему у тебя голос такой несчастный, ончто, на тебя не клюнул?

– Почему это? – возмутилась я. – Еще какклюнул. Он тоже с первого взгляда.

– Так вы уже…

– Ага.

– Ну и что дальше?

– Дальше мы идем обедать в «Националь», потом едем комне, а завтра он на три недели уезжает в Эстонию, в отпуск.

– С женой?

– Надо полагать.

– Ты из-за этого такая пришибленная, Кирюшка?

– Да, и вообще, понимаешь, я точно знаю, тут что-тобудет, но только очень тяжелое.

– Почему?

– Сама не пойму, предчувствие, наверное.

– Что-то не похоже на тебя, ты же у нас оптимистка.

– То-то и оно.

– Кирюшка, прости, мне надо сейчас собираться, мысегодня к Ваське в лагерь едем. Ты когда дома будешь?

– Вот дождусь Лерку и поеду. А вечером, он сказал, емук восьми надо на дачу, так что часов в восемь заходи.

– Ладно, целую, не раскисай!

Когда вернулась Лера, я, вкратце изложив ей ситуацию,накинулась на нее с расспросами о Марате. И вот что я узнала: в раннеймолодости он женился на дочери соседей по даче. Эти соседи были еще и друзьямиего родителей. Обе семьи хотели породниться, и хотя он вовсе не любил этудевушку, все же женился на ней, дабы не огорчать любимую маму. У него двоедетей, 19-летняя дочь и 17-летний сын. Они с женой оба – генеральские дети, чтоназывается, одного поля ягоды. И, похоже, он действительно не изменял жене, вовсяком случае Воля, ближайший друг, ничего об этом не знает. Его немало удивиловчерашнее поведение Марата.

– А ты-то хороша, сидишь, как язык проглотила, вот ужна тебя не похоже! – потешалась надо мною Лерка. – Мы-то с Волькойуписываем за обе щеки, а вы только томно вздыхаете да водку глушите. Смех,ей-богу!

– Ну уж и глушим!

– Глушите, глушите!

И мы покатились со смеху.

– Угодил тебе, выходит, Воляшка? – чуть ли нерыдая от смеха, спросила Лерка.

– Угодил, с меня причитается.

Потом, быстро приняв душ – дома-то горячей воды небыло, – я помчалась домой переодеваться и наводить марафет. Ровно вполовине второго я была у «Националя». Марат уже ждал меня.

– Нам везет, – сказал он, целуя мне руку, – язаказал столик.

В те годы в Москве попасть в хороший ресторан было не так-топросто.

Мы поднялись по лестнице и сели в одном из небольших залов.Столик был у стены, на двоих, укромный и уютный. Но официанта, как водится,пришлось ждать долго. Впрочем, нас это ничуть не огорчало.

– Что будем пить? – спросил Марат. – Вообще втаких случаях принято пить шампанское, но должен тебя предупредить: шампанскогоне пью никогда, даже в Новый год. Но если ты хочешь – ради Бога!

– Да нет, предпочитаю белое вино.

– Отлично. А как насчет коньяка?

– Терпеть не могу.

– Тогда, может быть, водки?

– Нет, хватит вина. А почему это ты не пьешьшампанское?

– Видишь ли, я родом из Севастополя, и в начале войны,когда я был еще совсем мальчонкой, в городе долго не было воды. Нигде, никапли. Зато был завод шампанских вин, и все пили только шампанское. Его как-товыпаривали и даже варили на нем компоты. Короче говоря, с тех пор я и на духего не переношу.

Я очень живо представила себе, как целый город пьет однотолько шампанское, и меня передернуло.

– До чего же ты красивая. – Он взял мою руку истал целовать в ладонь. – Сегодня ты еще красивее, чем вчера. Мне страшнооставлять тебя на такой долгий срок. Боюсь, уведут.

И куда девалось мое хваленое чувство юмора? Я смотрела нанего коровьими глазами и уверяла, что никто меня не уведет, никто мне не нужен,короче, вела себя дура дурой. Потом мы поехали ко мне и пробыли там, в неге илюбви, до самого вечера. Конечно, он ушел от меня только в десять, махнув навсе рукой. Прощались мы чуть ли не со слезами, в его голосе слышался опасныйпафос, и я, разумеется, растаяла, как мороженое на солнце. К приходу Алевтиныот меня осталась только липкая лужица.

Алевтина с порога оценила ситуацию.

– Так, все ясно, судя по кретиническому выражению лица– великая любовь. Отсутствующий взгляд, блаженная улыбка – налицо симптомытяжелого заболевания.

– Ладно, чья бы корова мычала…

– А я что? Я ничего. В свое время и мы болели, и тынадо мной смеялась, теперь моя очередь.

– Ох, Алька, что-то будет…

– Что?

– Понятия не имею.

– Ну а не имеешь понятия, так помалкивай, а тораскудахталась – что-то будет, что-то будет. Конец света, что ли?

– Надеюсь, что не света, а Светы.

– Какой еще Светы?

– А его жену Светой звать.

– Ну ты даешь! Ночку с мужиком переночевала, в ресторансходила – и здрасьте, он разводится. Жди дожидайся, дурища набитая. И немечтай. Он сейчас с ней в отпуск укатит, там она живо смекнет, что мужиквтюренный, и так его обработает, что он о тебе и думать забудет.

– Ты что? – безумно пугаюсь я. – Да я простоскаламбурила, а ты и вправду решила, что я его разводить собираюсь? Да Бог стобой, это вообще не мой стиль. Да, кстати, вы когда в Молдавию едете?

– Андрей уже билеты купил, едем через неделю.

– И сколько вы там пробудете?

– До конца августа, а что?

– Аленька, ты мне ключи оставишь?