Убийца сновидений - Андрей Георгиевич Дашков

зато потом он еще дважды наполнял миску. Голиков счел это хорошим знаком, хотя меньше всего был расположен дразнить судьбу. Живой, полуживой или дохлый — пес вряд ли мог отменить его участие в дерьмовой игре с убийственными ставками и картами, которые в течение каких-нибудь суток многократно меняли масть.

Фаза 1/5

Это началось вскоре после полуночи.

Но вечер (слава тебе господи) получился достаточно долгим. Голиков успел немного опьянеть, протрезветь, смазать раны пса йодом, на что тот отреагировал подергиваниями лап и недовольным рычанием, но до попыток укусить дело не дошло. Макс успел даже послушать несколько песен «Betty» — доисторической банды, под музыку которой можно было на пару секунд почувствовать себя восемнадцатилетним. Не устояв перед соблазном, он еще разок заглянул в «Путеводитель». Читать сначала не имело смысла — он был, конечно, варваром в этих делах, но не новичком. Снова открыл книгу наугад и прочел нечто такое, после чего уже не мог заснуть — больше нельзя было доверять нарисованным звездам. Всякое укрытие до ужаса легко трансформировалось в ловушку; единственный шанс уцелеть — вовремя заметить начало превращения.

На одной из последних страниц, среди комментариев Чинского к главе «Пятое измерение», он наткнулся на такой пассаж:

«Человек из северных земель, в котором я узнал неспящего, ранее называвшего себя стертым именем, сказал мне: «Те, кто ищет убежище, лишь оттягивают неизбежное. Если хочешь обрести подлинное освобождение, перестань призывать кошмары и сладостные грезы; все равно самому тебе не покончить с этим. Ищи дорогу к Убийце Сновидений»».

Похоже, Яков Чинский истратил на поиски изрядную часть жизни и собирался посвятить им все оставшееся время. Неясно только было, успел ли он сам найти упомянутую дорогу и как далеко по ней продвинулся. Его указания, с точки зрения Голикова, выглядели чрезвычайно туманными. Гораздо менее вразумительными, чем, например, совет «следить за печалью».

Он долго колебался, решая, что делать с книгой. Без нее он чувствовал себя в большей безопасности, но это, конечно, была иллюзия. Возможно, губительная. Сжечь «Путеводитель» у него не поднималась рука. Кроме того, подобная акция уничтожения вызывала слишком уж прямые ассоциации с дурацким поведением Строкова. Наконец Макс просто положил книгу в карман куртки.

Не зная, где может оказаться уже через пару часов, он оделся чуть теплее, чем был одет днем, обулся в высокие походные ботинки на толстой подошве и уселся на диван. Пока он ждал, у него была возможность поразмыслить, во что он вляпался. Книга Якова Чинского была чем-то вроде радиобраслета, который он нацепил добровольно. Владеть этим сомнительным свидетельством уникального опыта почти наверняка означало подписать себе смертный приговор — при условии, что охота за «Путеводителем» продолжается. Из этого, собственно, Макс исходил, подставляясь под удар, а в микроскопическом «почти» заключалась его надежда. Но если Герцог добился всего, к чему стремился, и Календарь Снов уже завершен, значит, книга останется тем, чем казалась внешне, — всего лишь прошитым блоком старой грязной бумаги.

В последнем случае Голиков ничего не потерял бы — кроме разве что возможности выманить из закоулков Календаря свои непрожитые (или прожитые и забытые?) жизни, без которых он непрерывно ощущал пустоту и ущербность своего нынешнего существования. Он был словно животное, запертое в клетке зоопарка и брошенное посреди покинутого всеми города. И хотя автоматические кормушка и поилка еще работали, ему чудовищно не хватало всего остального, а кроме того, некуда было девать экскременты…

Да и в конце концов (если посмотреть в глаза такой скользкой штуке как правда): и когда ноги привели его в тот переулок, и когда он остановился возле бродяги, и когда взял в руки проклятую книгу — это не было его желанием, это была ослепленная судьба, предопределение, манипулирование; назови как хочешь, все равно самооправдания не получишь, да его и не существует; некоторые вещи оправдать невозможно, а другие вообще не нуждаются в оправдании — они просто происходят с неизбежностью смены дня и ночи, и потом уже поздно докапываться до причин. Зато он узнал, что ему теперь делать: искать дорогу к Убийце Сновидений.

Промежуточная фаза

Довольно длительное время, около года, его преследовали сны о лабиринтах. Гончие псы ночи поджидали на ближайших перекрестках от места забытья, и это повторялось с навязчивостью неизлеченной и непреодолимой мании. Сильнодействующее снотворное лишь обрекало его на более долгие и вконец изматывающие блуждания, иногда на панику и отчаяние заживо погребенного в тупиках. Просыпаясь, он тешил себя надеждой, что хотя бы не поддался искушению, соблазнявшему переутомленный рассудок, — Календарь Снов был не только лабиринтом, многомерным и бесконечно сложным, но прежде всего голограммой с проявленными и непроявленными сегментами, а его сознание — неотъемлемой, изначальной частью этой голограммы, причем частью с изменяемым уровнем экспликативности, который он не умел контролировать, а единственным известным ему средством воздействия был препарат Клейна. Без этой способности все сводилось к выбору: либо ты находишь выход и на какое-то время оказываешься вне пределов проявленного сегмента, либо двигаешься наугад от перекрестка к перекрестку и рано или поздно встречаешь своего Минотавра — безумие, окончательный приговор к бессилию вместо ответа на последний вопрос.

Те лабиринты, в которые он попадал в сновидениях, были чем угодно — загадками, ловушками, иллюзиями, воплощенным в камне издевательством, залами ожидания того, что все равно никогда не наступит. Но он не мог избежать их, когда поддавался многосуточной усталости, валился с ног, закрывал глаза и позволял вырасти стенам, о которые предстояло биться головой.

Фаза 1/6

Что-то менялось вокруг. Он улавливал это инстинктом беглеца; проявлением же начавшихся изменений была пока только электризация волосков на руках, напоминавшая о приближении к экрану телевизора… только экран был размером с ночь. Видеть Макс еще ничего не мог — последние полчаса он сидел в полной темноте — и задал себе вопрос, а не стоит ли, раз уж нарисованные им звезды больше не работают, раздвинуть шторы, чтобы видеть настоящее небо. Однако он не был уверен, что не увидит чего-то гораздо более страшного и сумеет (спастись? исчезнуть?) переместиться, по выражению Клейна, или выбрать другую фазу (отличный эвфемизм от Якова Чинского!). Так что пока он предпочел слушать и слышать. Тишина в городе никогда не бывает абсолютной — разве что в такие вот минуты, на излете привычного пути по замкнутому кругу «еда-работа-сон-еда-работа-плохой сон», когда остаются считанные секунды до размыкания, разрушения, раскола, секунды особо трепетного ожидания, прежде чем задребезжат оконные стекла… И он осознал, почему на самом