Постсоветская молодёжь. Предварительные итоги - Екатерина Кочергина

а значит, отличающаяся в каких-то существенных аспектах от того, что понимается под «взрослым» человеком, вписанным в социальную систему, «адекватным», соответствующим нормативным социальным ожиданиям основной массы населения.

С точки зрения молодых, «молодежь» – это неопределенное множество «сверстников», определяемое как потенциально взрослые, но еще не взрослые, поскольку они лишены тех прав, статуса и возможностей, которыми пользуются полноценные взрослые (возможность самостоятельной жизни, заработка, которого хватает на самообеспечение и обеспечение своих сексуальных партнеров (сожителей, семьи), включая жилье и другие необходимые блага и формы поведения. Это принимаемая на себя точка зрения взрослых, задающая нормы социального неравенства, иерархии и требований/ожиданий соответствующих норм поведения и санкций за их нарушение. В некоторых (довольно редких) случаях «молодежь» осознает себя как социально-культурное множество, обладающее собственной самодостаточной идентичностью, конституированной специфическими ценностями и убеждениями, характерными именно для молодых в противопоставлении миру взрослых.

Поколенческие особенности могут осознаваться и подчеркиваться как:

1) принятие роли зависимых от взрослых и потому неполноправных, не полностью дееспособных в социальном, экономическом, гражданском, сексуальном и физическом плане; такого рода «инфантильность» может носить двойственный характер: во-первых, быть средством эксплуатации молодыми взрослых (например, проживание «взрослых», часто семейных, «детей» вместе с родителями, жизнь за их счет, хотя бы в какой-то своей части), а во-вторых, быть основанием для самоуважения и утверждения статуса у старших членов сообщества, «взрослых», отказывающих себе во многом для того, чтобы «молодежь жила лучше, чем мы, поскольку мы все сделали для нее». Эта «отложенная жизнь» старшего поколения становится важным ресурсом связанных с молодежью ожиданий на будущее и условием социализируемой «инфантилизации» молодых;

2) требование равенства прав со взрослыми и утверждение своей социальной полноценности, полученной в силу более раннего физиологического созревания, сексуальной активности, более высокого образования, преимуществ стартовых позиций, накопленных другими акторами, прежде всего – старшими членами сообщества социальных активов;

3) обладание ресурсами, компетенциями, навыками и способностями, которыми не обладают взрослые, что составляет очевидное преимущество молодых в социальной сфере – на рынке труда, в информационном поле, мобильности и т. п.;

4) обладание особым опытом, которого не имеют взрослые, полученным в чрезвычайных обстоятельствах – исторических событиях (участие в войнах или вынужденное переживание страданий в качестве жертв военных действий, катастроф, социальных потрясений, массовых репрессий, проводимой властями политики, участие в общественных акциях – государственных мобилизациях или, напротив, спонтанных движениях волонтеров, студенческих бунтах, протестных манифестациях, неизвестных старшему поколению);

5) смещение активности и занятости в социальные сферы деятельности и занятия, которые маркированы отсутствием влияния взрослых, – зоны преимущественно аффективного и демонстративного поведения – поп-музыки, моды, развлечений, сетевой активности, а также сервиса, туризма и проч. Такого рода смещения могут быть как открытием новых возможностей, так и компенсацией за отсутствие признания со стороны взрослого мира, суррогатом социальной поколенческой самореализации, образованием своего рода тупиковых ходов социальной эволюции, зоной поколенческого «эскапизма и застоя» (например, известного феномена «поколения истопников» конца 1970-х – первой половины 1980-х годов), не порождающего ничего нового (идей, социальных или технологических инноваций).

Сроки процессов (периода) социализации «молодежи» существенно и значимым образом различаются в разных социальных средах. Длительность предписываемого периода зависит от нормативных определений роли «взрослого»:

1) условий для «вставания на ноги», то есть получения минимальных профессиональных навыков, позволяющих зарабатывать на жизнь, вести самостоятельный образ жизни, независимо от других (родителей, покровителей, командиров, если речь идет о военнослужащих или приравненных к ним профессий, заключенных), заводить и обеспечивать семью (детей), владеть собственным жильем, нести социально-правовую ответственность за свои действия и т. п. (можно полагать, что короткие сроки социализации характерны для рабочих профессий, физического или низкоквалифицированного труда);

2) условий для освоения профессий, предполагающих овладение значительным объемом знаний (требующих высшего образования, занятости в бюрократических организациях);

3) условий для непрерывного образования и получения «свободных профессий» в науке, искусстве, политике, социальной работе и т. п., что означает отсутствие или невыраженность верхней границы «молодости»; в этих случаях период социализации может растягиваться до полной неопределенности – вечный студент, «хиппующий» персонаж, молодящийся старик или, напротив, «старый мальчик», «старая дева» и т. п.

Другими словами, «молодость» определяется проекциями социальных ролей «взрослого человека», «ответственного», полноправного, социально «дееспособного», существующими в разных социальных группах, переносом подобных представлений на период необходимой социализации в данных группах.

Исходя из сказанного, можно выделить следующие условные периоды:

1) «домолодежный» (юношество – 15–17 лет);

2) «собственно молодежь» (18–22 года);

3) переход к «взрослости» (22–27 лет) – постоянная работа по профессии, вступление в брак, появление детей;

4) поздняя молодость (28–35 лет) – полное самообеспечение, экономическая самостоятельность, воспитание своих детей (социализация второго поколения), первое осознание необходимости принятия ответственности за родителей, вступающих в период начальной старости.

Понятно, что такая периодизация носит условный характер, поскольку нижняя и верхняя границы могут существенно сдвигаться в ту или иную сторону в зависимости от требований социальной роли, осваиваемой молодыми, то есть от признания завершения молодости соответствующими институтами.

Концептуально важны не только сами сферы социального поведения, отмеченного как преимущественно молодежное, но и экспрессивные средства выражения его как специфически «молодежного», свойственного только «молодым» («советский рок», культура андеграунда и проч.).

Институционализироваться (закрепиться в системе социальных норм и ожиданий, а следовательно, в социальной структуре, в системе социальной стратификации) могут лишь те формы «молодежного поведения», которые соответствуют требованиям наиболее влиятельных институтов господства и управления, с одной стороны, и ожиданиям и интересам повседневного существования малых групп, базовых институтов общества (семьи, дружеских сообществ), с другой. Поэтому в ситуации общественных кризисов и распада социальных связей и отношений можно наблюдать разные траектории последующей поколенческой эволюции – возвышающей и понижающей.

Кризисы 1989–1993, 1999–2000, 2011–2012, 2013–2015 годов демонстрировали разные тренды и векторы эволюции. Первые два указывали на восходящий тренд молодежной «карьеры» (резкое расширение спектра социальных возможностей, мобильности, карьерного предложения), вторые два – инерционный сценарий, хотя перспективы по-прежнему кажутся вполне благоприятными для молодежи (по крайней мере, так это ощущается в субъективных оценках молодых людей). Заметное сокращение удельного веса нынешней молодежи в структуре населения, связанное с демографическими причинами (волнами роста и спада рождаемости), делает спрос на молодых, а потому и легко обучаемых новому людей устойчивым на рынке труда и новых профессий. Однако в обозримом будущем все отчетливее проступает негативный вариант замедления социальной мобильности молодежи и угроза «застоя-2».

В России после войны (то есть 60–70 лет назад) выделилось только два поколения, обладающих символическим статусом и элементами коллективной идентичности (самоидентичности), не передаваемым другим возрастным когортам: поколение «фронтовиков» и частично пересекающееся с ним, но и выделяющееся из него поколение «шестидесятников». Эта генерация обладала экзистенциальным опытом войны и репрессий, создававшим специфическое сознание особой цены и качества жизни, отличное от других сознание времени, а также мотивировавшим пересмотр убеждений, навязанных тоталитарными институтами. Нельзя сказать, что эти попытки и рефлексии были успешными,