Первое предательство - Патриция Брей

— Не за что, всегда рад услужить. Жаль, что я не так быстр, как ранее, — ответил монах с легкой улыбкой.

Танатосу было около восьмидесяти, и он уже десять лет не обучал новичков. Тем не менее разум его оставался острым, а воспоминания ясными. Именно в этих двух качествах сейчас нуждался Никос.

— И что ученый, разбирающийся в математических загадках, может сделать для нашего почтенного лидера? — поинтересовался старик.

Для кого-то стороннего подобный тон мог показаться грубым, однако монах был слишком стар, чтобы вспоминать о правилах и оказывать главе должное уважение. Для него

Никос оставался юношей, который учился около сорока лет назад тому назад.

— Мне нужно услышать ваше мнение об одном из братьев, — сказал настоятель, открывая ящик стола, где лежал манускрипт. — Скажите, что вы думаете об этом письме брата Джосана?

— Брата Джосана?! — воскликнул старик, с радостью протянув руку к свитку.

Никос наблюдал за Танатосом, пока тот читал, сначала быстро пробежав глазами, а потом, задерживаясь, обдумывая смысл каждой строчки. Послание не было длинным, однако старец изучал его словно книгу с абсолютным знанием.

— Кажется, с ним все хорошо, — наконец начал он.

Кроме Никоса, только Танатос знал, что Джосана отправили на отдаленный аванпост — маяк принца Тксомина. Однако даже престарелый монах не в курсе всей истории, предшествовавшей ссылке. Только брат Джайлс был посвящен во все подробности, однако он умер два года назад. А все остальные служки считали, что Джосан совершает паломничество, поэтому его имя больше и не упоминалось.

— По письму вы можете определить, стал ли он таким же, каким вы его помните?

— Обычно он писал мне в лучшем расположении духа, но да, я узнаю его стиль. А логика аргументов о возвращении следует классической схеме пяти частей. Безупречно, — улыбнулся Танатос, будто гордился успехами ученика.

Интересно, что сказал бы старик, покажи он ему письма Джосана за первый год ссылки. Тот едва был в состоянии держать перо. А теперь настолько восстановился, что мог оспаривать многие положения на языке ученых. Однако Никос не мог показать Танатосу ранние записи, как и не собирался предоставлять монахам наблюдений и отчетов, которые в течение многих лет велись смотрителем маяка. Все, что он посылал, аккуратно закрывалось в ящике стола, ибо информация эта слишком опасна, чтобы ею делиться. Жизненно важно, чтобы никто не обратил внимания на маяк Тксомина, а уж тем более на его хранителя.

Жаль, брат Джайлс не дожил до момента, когда можно полюбоваться результатом своего успеха. Время шло, и к Джосану постепенно возвращалось былое знание. Теперь вопрос только в одном: как много он вспомнил и что станет делать со своим прошлым опытом.

— Если хочешь моего совета, то скажу, что пора вернуть его домой. Знаю, ты скажешь, что мозг брата поврежден, однако человек, написавший это письмо, прекрасный ученый. Зачем ему гнить на каком-то проклятом Богами острове? — продолжил Танатос.

— Если бы все было так просто... — вздохнул Никос. — Однако, как я сказал ранее, ему небезопасно находиться в Каристосе.

— Прошло уже пять лет. Он монах и вряд ли представляет какую-то угрозу.

Здесь Танатос намеренно хитрил. Знание — сила, и оба прекрасно это понимали. А человек, у которого есть сила, определенно опасен. Тем не менее Никоса ни капли не удивила позиция старика — тот очень хотел, чтобы любимый ученик вернулся в столицу.

— Как раз наоборот, очень даже и имеет. Для Джосана здесь небезопасно.

Как и для самого Никоса. Эту неприятную мысль советник предпочитал держать при себе.

— Тогда позволь ему отправиться в Ксандрополь. Брат Ксавьер с распростертыми объятиями примет еще одного математика. Несправедливо зарывать столь выдающиеся способности в подобном месте. Настоятель покачал головой.

— Несмотря на все уважение, которое я испытываю к братьям в Ксандрополе, столь деликатный вопрос доверить им не могу.

— Тогда зачем спрашивать моего совета, если решение уже принято? — заворчал Танатос.

— Мне нужно знать его характер, — сказал Никос, для которого Джосан был всего лишь одним из многих новичков, которого часто хвалили учителя. Обязанности наставника отнимали слишком много времени, чтобы лично обращать внимание на ученика. Они редко встречались, да и то только тогда, когда монах возвращался из странствий и привозил новые знания в сокровищницу ордена. Никос не знал брата настолько хорошо, чтобы предсказывать его поступки, именно поэтому пришлось довериться Танатосу.

Теперь перед Никосом стояла новая дилемма. Доводы, приводимые в защиту теории, почему Джосан должен остаться на острове, теперь казались невразумительными, но он не мог позволить, чтобы истинные причины оказались изложенными на пергаменте. Слишком велик риск.

— Если я напишу смотрителю, что тот должен остаться на маяке, он подчинится? И если решит уйти, то предупредит ли нас или просто сбежит?

— Он хороший парень, — сказал Танатос так, будто бы они говорили о юноше, а не о мужчине, приблизившемся к своему тридцатилетию. — Ему не понравится, однако он поступит так, как сказано.

— Надеюсь, ты прав. Так безопаснее как для него самого, так и для нас.

Брат Танатос мог позволить себе роскошь быть сентиментальным из-за судьбы одного монаха, однако Никос не имел права на подобную снисходительность. На его плечах ответственность за Братство и коллегию. Пять лет назад Джосан оказался сломанным орудием в руках настоятеля, орудием, негодным ни для единой цели, орудием, небезопасным ни для себя, ни для людей, укрывавших его. Разумнее было позволить ему умереть, однако Никос предпочел отправить брата в ссылку, питая слабую надежду, что однажды тот вернется. Однако пока этот день еще не наступил, и нельзя позволить одному монаху подвергнуть опасности всю проделанную работу. Остается только молиться, что он подчинится приказу. Второго шанса не будет.

Через три недели после страшного шторма Джосан стоял на платформе маяка, едва сдерживая дрожь. Одеяло, накинутое на плечи, не могло полностью согреть в длинную зимнюю ночь. Полная луна взошла на небо, принимая последний караул года. Когда наступил рассвет, смотритель затушил лампы и по длинной лестнице спустился к фундаменту башни. Запасов практически не осталось, однако специально для этого дня он оставил щепотку чайных листьев и теперь понемногу отпивал горький напиток из чаши, наслаждаясь теплотой и ясностью, которую живительная жидкость привносила в уставший мозг.

К тому времени как Джосан завершил завтрак и вскарабкался на верх башни, лампы уже остыли и их можно было трогать. Осторожно монах снял каждую стеклянную сферу, протер и отполировал ее, прежде чем завернуть в льняную тряпицу и отнести в кладовую. Масло из резервуаров он слил в бочонок, а посеребренные зеркала и металлические рамы поставил в кожаные чехлы, чтобы защитить от влажных зимних ветров.