Дочь Великой Степи - Витольд Недозор

Вопли ужаса, яростная брань врагов, собачий лай и конское ржание. Ликующе орали находники, бросая лошадей прямо на мечущуюся толпу. Всадники, размахивая плетками и мечами, сшибали стариков и женщин, топтали собак, арканили петлями девок, валили в траву, насиловали скопом…

А потом, связав сыромятными ремнями уцелевших, погнали их с собой, чтобы продать на торжище.

– Всех сгубили, всех! – шептала она.

Что ж это за род такой? Что за люди в нем? Безжалостные, кровожадные звери, а не люди. Чудища, отверженные богами. Проклятые на веки вечные…

Шатаясь, она добрела до своего бывшего жилища. Полуземлянка не была сожжена, но входной проем зиял выбитой дверью. Беспомощно поблескивали скованные еще отцом петли: никого они не спасли.

– Матушка? Матушка Хоа?! – зачем-то окликнула Зиндра. – Онга, Риса?

Постояла, прислушиваясь к тишине, и вошла под оскверненный кров.

В жилище было темно. Очаг давно потух, выгорев дотла, и разжечь его было нечем – огниво и трут или затерялись где-то в раскиданном хламе, или стали добычей чужинцев.

Все сколько-нибудь ценное грабители, конечно же, выгребли. Пол был усыпан черепками глиняной посуды, среди них лежала домовая статуэтка Табити – тоже разбитая, без рук, с отколотой головой.

С колотящимся сердцем Зиндра уселась прямо на землю, вздрагивая от каждого шороха. Затем встала и побрела куда-то.

Она сейчас не просто чувствовала, а точно знала, что уже мертва. Почти так же надежно, как если б ее убили в селе вместе с прочими. Даже нет: молодых девок и баб часто угоняли на продажу, а сейчас…

Впереди не было ничего. Разве только лютая смерть в пустой степи: от голода, от волков, да от чего угодно.

Просто от усталости, когда бредешь куда глаза глядят, а потом падаешь. Или от рук первых же встречных находников, потому что Зиндра твердо знала: не сдастся она, не позволит насиловать себя, связывать и вести на рабский рынок, как козу бессловесную…

«Я умру… – подумала о себе, как о ком-то другом. – И череп с оскаленными зубами – мой череп – тоже насадят на палку. Или кто-то отпихнет его с дороги постолом… никчемные остатки чужой жизни».

Но если душа ее и была уже наполовину мертва, то вся память тела оставалась живой, даже обострилась. Поэтому девушка успела рухнуть в высокую траву раньше, чем показались они.

Выехавшие неспешно направили коней к берегу. Впереди едущий, муж громадного роста, двигался важно, голову держал высоко и что-то весело втолковывал второму, бородачу на таком же добром коне. Третий всадник, видом поплоше, молча трусил сзади.

Зиндра смотрела, как они медленно едут мимо почерневшего сарая с рухнувшей крышей в сторону реки. Вот они остановились, и… Зиндра еле сдержала крик. Она узнала высокого.

– Сайтаферн… – неслышно пробормотали ее губы.

Несмотря на расстояние, она хорошо разглядела его. На нем был бронзовый чешуйчатый панцирь-хотыхтай, ремни перевязи были украшены золотыми пряжками и бляхами. Края короткого темно-синего плаща, крашенного вайдой[17], были скреплены приметной золотой фибулой[18].

И ее она тоже узнала.

Зиндра вжалась в песок, спрятала лицо, молясь всем богам, чтобы не заметили.

– А тот сколот отчаянный был, даром что старый, а на тебя с лесиной выскочил… – цедил бородач.

– Верно, – с неудовольствием признал Сайтаферн. – То-то была бы досадная погибель для такого, как я! Хорошо, что Казаз успел дерзкой скотине голову раскроить.

– А вообще зря мы вернулись, вряд ли кто выжил. А коль и выжил, так пусть живым уходит – его счастье. Всем расскажет, каково дань вовремя не платить да своих защитников обманывать…

– Ты прав, пожалуй! – согласился Сайтаферн, на сей раз уже спокойно. – Да только вряд ли расскажет. Кому? Какой окрестный род сейчас беглых приютит? Дань мы с них самих взяли такую, что теперь им разве что жребий бросать, кого жрать зимой будут…

– А вот кровников ты себе нажил – не умиротворить, – вдруг произнес третий всадник, хотя ему, по всем признакам, следовало бы молчать.

– Ты – старый друг моего отца, – пророкотал предводитель аорсов, не оборачиваясь, – потому тебе много позволено. Но не используй это слишком уж часто…

– А разве не так, господин мой и повелитель? – Неказистый спутник Сайтаферна совершенно не смутился. – Или, думаешь, мужчины этого рода не будут мстить, а изъявят тебе покорность после того, что было сотворено здесь?

– …И не подвергай сомнению то, что решил твой повелитель, – продолжил Сайтаферн уже вновь спокойно. – Ты видишь лишь то, что с седла разглядеть можно, а я – с высоты орлиного полета. Не нажил я кровников, и покорность тоже приносить некому. Еще вчера те, кто был послан загодя, прошлись по мужским кочевьям. Так что все возможные мстители… умиротворены.

Не было слышно, что произнес третий – если он вообще ответил хоть что-нибудь. Стук копыт удалился, а вскоре и вовсе стих…

Сердце Зиндры второй раз за сегодняшнее утро остановилось и замерло, а потом все же снова стукнуло. Жизнь продолжалась.

Но это была чья-то чужая жизнь. Какой-то другой девушки, не дочери Анги и Кея. Или вовсе дикой степной твари – волчицы или лисы… Все равно кому-то из них вскоре достанется то, что пока еще принадлежит Зиндре, – ее плоть.

Между тем солнце склонилось к закату. Девушка сумела отогнать морок отчаяния, заставила себя подняться и сходить к берегу реки за дровами – там, среди разбитых лодок и сараев, она отобрала несколько сухих обломков покрупнее. Хвала Великой Матери, огниво тоже нашлось. Но развести костерок Зиндра так и не собралась. Тяжело побрела под закатными лучами сквозь мертвую Конскую Гриву. Иногда нагибалась, иногда заходила в уцелевшие землянки, собирая то, что хозяевам уже не понадобится, а ей поможет прожить еще день или месяц.

Первым делом она залезла под застреху своего дома и вытащила легкий березовый лук, с которым, как и многие сверстницы, по осени охотилась на дроф и зайцев. Хорошая жильная тетива пропала вместе с прочим добром, но нашлась конопляная – хоть что-то… Вместе с луком там хранился холщовый горит[19] и в нем пять стрел с костяными навершиями: притупленными, охотничьими, для мелкой дичи. Убить человека такой стрелой получится, если только попасть в шею или в глаз.

Потом Зиндра свернула к руинам отцовской кузни и вытащила из-под столбика покосившейся коновязи промасленную тряпицу – в ней она хранила обломанный почти у рукояти серп. Его мастер Кей купил на торжище с прочим железным ломом, думая перековать на что-то дельное, как раз накануне своей нелепой гибели, – и о нем забыли после всего случившегося. А вот дочь нашла и сберегла, кое-как поправила его на очажном камне, затем вырезала острием серпа из старой уздечки несколько ремешков и старательно обмотала железо со стороны слома. Получился не очень ухватистый, но грозный в умелых руках нож-коготь.