Чужое имя - Маргарет Петерсон Хэддикс

Люк с трудом мог заставить себя спустить брюки на глазах у всех, не говоря уже про чтение записки. Он всегда ждал, пока большая часть мальчиков уйдёт, но туалет никогда полностью не пустовал. Наконец, когда прошло три дня, он впал в отчаяние и решил ждать в туалете до последнего, невзирая на звонки и уроки. Прозвенел звонок на завтрак, а он всё не выходил, притворяясь, что умывается.

Наконец остались только Люк и стоявший в дверях мускулистый качок.

–Выходи,– сердито скомандовал парень.

У Люка задрожали ноги, но он не закрыл кран с водой.

–Я ещё не закончил,– пробормотал он, стараясь держаться бесстрастно, беззаботно, но ничего не вышло.

Парень схватил его за руку.

–Ты что, оглох? Сказал, пошёл ВОН!

Парень так дёрнул его за руку, что всё тело Люка прострелило болью. Потом вытолкал его за дверь. Люк приземлился в коридоре на пол. Там на него с неприязнью посмотрел дежурный.

–Опоздали на завтрак. Два штрафных.

Люк смотрел то на дежурного в коридоре, то на другого мальчишку, угрожающе застывшего в дверях туалета. Потом понял. Они все одинаковы. Дежурные были повсюду: втуалетах, в коридорах. Ни там ни тут записку прочитать не удастся.

Он решил попытаться прочитать записку в своей спальне. Вернётся первым, когда дадут звонок ко сну. Сначала ему это не удавалось, потому что, как он ни старался, не мог сразу найти дорогу. Поднявшись по лестнице, свернуть налево, потом направо, ещё раз направо и опять налево. Или сначала направо, потом налево, ещё раз налево и направо?

Вообще, в большинстве случаев, он чудом находил свою комнату, прежде чем гасили свет. Впрочем, это было даже к лучшему, тогда у мальчишки-шакала оставалось меньше времени для издевательства.

Наконец, в середине второй недели пребывания в школе Хендрикса во время вечерней лекции он сел в конце аудитории и первым выскочил на лестницу. Затаив дыхание, он отсчитывал повороты: направо – да, направо – да, налево. И там – да! Комната сто пятьдесят шесть.

Люк кинулся в комнату мимо дежурного по коридору. Незаметно юркнул за дверь, сунул руку в карман. И услышал:

–Глянь-ка! Сегодня мой раб на ходу подмётки рвёт, так не терпится послужить повелителю.

На кровати развалился мальчишка-шакал.

Люк прикусил губу, чтобы не закричать.

В тот вечер шакал в жестокости превзошёл самого себя.

Люку пришлось пятьдесят раз повторить «я третий лишний», пять минут прыгать на одной ноге и сто раз отжаться. Он в жизни не видел, как отжимаются. Мальчишки аж покатились со смеху, когда он, запинаясь, признался: «Я… я не знаю как». Потом нужно было по полу толкать носом камешек.

В ту ночь, лёжа в постели, Люк совсем отчаялся. После отжимания ныли плечи, на боку был огромный синяк, оставленный выгонявшим его из туалета верзилой.

«Я никогда не прочитаю записку,– подумал он.– Никогда не останусь один».

И дело было не просто в записке. Он сходил с ума, оттого что вокруг всегда мельтешили люди, он постоянно был на виду у всех, не имея возможности ни на секунду уединиться.

Как можно мечтать побыть одному и в то же время страдать от одиночества?

Люк выжил.

Это оказалось совсем нетрудно, если воздержаться от желаний.

Пока он не болтался в туалете или коридорах, пока, войдя в класс, сразу садился, пока не пытался есть за чужим столом, никто, кроме мальчишки-шакала, к нему не приставал. Однако и те пытки можно было перенести, даже самые жестокие.

Но Люк хотел бо́льшего.

Хотел жить дома со своей семьёй, чтобы Джен была жива. Хотел, чтобы все третьи дети были свободны и ему больше не пришлось притворяться кем-то другим.

Это были несбыточные мечты, фантазии, которые он втайне лелеял в бессонные ночи.

Наутро от блеска этих фантазий меркла действительность, и всё, чего он хотел, тоже казалось невозможным.

Хотелось каждый вечер залезать в кровать, не глядя на мальчишку-шакала, не повторять сто раз: «Я самый неотёсанный мужлан в мире»,– ни разу не отжимаясь, не подтягиваясь, не садясь, не наклоняясь вперёд. Однажды во время ночного истязания он отважился пробормотать:

–Оставь меня в покое.

Но когда поднял голову, шакал истерично хохотал.

–Ты… это ты сказал… ты сказал?– фыркал он.– «Оставь меня в покое». Гля, надо же такое придумать! Ты, безголовый тупица. Может, заставишь меня? Ой, я боюсь! Заставь меня.

Насмешливо скаля зубы, он сжал кулаки. За его спиной собрались жаждущие драки другие соседи по комнате. Казалось, они готовы помочь мальчишке-шакалу выбить из Люка каждую кроху смелости. Люк прикинул разницу в росте и весе между ним и соперником. На других он не смотрел. Никому не доведётся нанести ни одного удара. Смелость Люка уже испарилась.

Шакалюга по крайней мере устраивал пытки только раз в день.

А когда Люк три раза в день приходил в похожую на пещеру столовую, ему хотелось вкусной еды. Он жевал горьковатую зелень и крошащийся хлеб и мечтал о мамином рагу, булочках, яблочных пирогах. Вспоминал родной голос, как она говорила, когда пекла торт:

–Хочешь облизать миску?

И сладость теста.

Ещё вспоминал каждую мелочь того дня, когда они с Джен вместе пекли печенье. Они тогда взяли особенные шоколадные чипсы, и когда печенье вынули из духовки, чипсы таяли и оставляли на языке сладкое послевкусие. Они с Джен сидели на кухне, смеялись, болтали и ели печенье за печеньем.

Это была одна из лучших встреч с Джен. Одна из последних.

Люк тщетно старался об этом забыть. Если он будет сидеть в столовой школы Хендрикса и кто-нибудь поставит перед ним тарелку с печеньем Джен, на вкус оно будет таким же горьким, как и зелень. И он не сможет откусить ни кусочка.

И мамины булочки с пылу с жару… если бы их передали сюда, крошились бы во рту так же, как и здешний хлеб. Любая еда покажется безвкусной, когда ешь один в толпе из сотен мальчиков, которые даже имени твоего не знают. Никому нет до тебя никакого дела.

Люку нужен был друг в школе Хендрикса. Иногда он заставлял себя оставить мечты и обратить внимание на других мальчишек. У него не хватало смелости заговорить с кем-нибудь, но он думал, что если прислушается, то однажды…

Все мальчишки для него были на одно лицо.

Может, это как-то связано с тем, что он много лет прятался? Он же не слепой, понимал, что у кого-то из них волосы другого цвета и даже кожа другого оттенка. Они были разного роста: высокие, коротышки,– разного телосложения: толстые, худые. Некоторые были даже старше братьев Люка, другие моложе его, но ни одного из них Люк запомнить не мог.

Даже мальчишка-шакал вне их комнаты сливался с толпой. Как-то он подошёл к Люку и сказал: