Неснятое кино - Виктор Шендерович

– ЦСКА?

– Что? – не понял О’Богги.

– За ЦСКА – болеешь? – уточнил свой вопрос мальчуган, ткнув О’Богги в фальшивые орденские колодки на пиджаке.

– Да-да, конечно, – примирительно ответил О’Богги и погладил мальчугана по русой голове.

– Па-алучай, конюшня! – звонко крикнул мальчуган и ударил Джона ногой в пах.

Свежекупленный приемник, упав, раскололся об асфальт.

Старуха открыла дверь. За порогом стоял жилец.

– Ну и молодежь пошла, – простонал он, держа ушибленное место двумя руками.

– Сталина на них нет, – привычно ответила старуха.

Вахтанг, в крахмальной рубашке, с бабочкой, вошел в ресторан, ведя под локоток длинноногую девицу модельной стати. Из машины за этим внимательно наблюдал сивоусый таксист.

– Хороша кобылка, – мечтательно произнес с заднего сиденья его щупловатый коллега.

– Сосредоточься на жеребце, Федя, – заметил на это сивоусый и снял трубку приема заказов. – «Ромашка», это «Лютик». Он здесь.

Когда Вахтанг вышел из ресторана, держа девицу уже непосредственно за круп, у ресторана стояло полтора десятка машин с шашечками. Их водители многообещающим полукругом ожидали рядом.

– Чувиха, – обратился к длинноногой один из стоявших. – Ты погуляй пока…

– Ну что, кацо, – обратился к Вахтангу сивоусый таксист со шрамом, – поедем?

– Я не при деньгах, – проговорил на глазах трезвеющий Вахтанг.

– Не в деньгах счастье, – сказал сивоусый. – Правильно, бабуля? – обратился он к старухе, как раз в это время достававшей из урны бутылки.

– Правильно, сынок, правильно! – подтвердила та, закивав.

Круглые от ужаса глаза Вахтанга смотрели на старуху.

Наутро было воскресенье.

– Вовчи-ик! – стоя под окнами дома № 6, кричал Кирюха. – Купаться идео-ошь?

– Не-э-э! – откликнулся Вовчик. – Я с мамкой и папкой на митинг!

– На кого-о?

– На митинг!

В городском парке гремели марши, на главной площадке реяли красные флаги. По аллеям, усиленный радиоточками, разносился голос:

– Экстремистские силы усиливают свое наступление на Страну Советов! Недавнее нападение провокатора на райком КПСС, кощунственное уничтожение им бюста основателя государства рабочих и крестьян окончательно раскрыло крапленые карты так называемых демократов.

– Какие карты? – переспросил Вовчик. Он стоял в пионерском галстуке и, лупая глазами, пытался понять, что происходит. – Ну мам!..

– Молчи, кретин! – оборвала мамаша. – Не мешай, я запоминаю.

– Подкармливаемые из-за океана, они не останавливаются перед физическим уничтожением лучших кадров партии!

Тут говоривший указал на парторга Козлова, сидевшего в президиуме с загипсованной ногой. Из гипса у Козлова торчал маленький красный флажок, на гордом лице сиял фингал.

– Долой снюхавшуюся с международным империализмом и сионизмом кучку предателей! – вопил оратор.

Вовчик морщился от микрофонного свиста.

– Доло-о-ой! – орал Вовчиков папаша, сверкая на солнце свежевставленными железными зубами.

Дверь камеры открылась.

– Эй, экстремист! – уважительно произнес сержант внутренних войск. – Давай к следователю.

На столе, поворачиваясь, крутился вентилятор и шелестел углами листов, придавленных железной рукой следователя.

– Здрась-сь… – робко проговорил Артюхин и, присев у стола, осторожно заглянул в верхний лист.

– Ну что? – спросил следователь.

– Что? – спросил Артюхин.

– Признаваться будем?

– Будем, – сказал Артюхин.

– Тогда пиши, – сказал следователь и подвинул Артюхину лист. – Заявление. Я, такой-то, такой-то… Написал?

– Написал, – сказал Артюхин.

Следователь придавил листы, колыхавшиеся от вентилятора, гипсовым бюстом Ленина и, встав, принялся расхаживать по комнатке, сочиняя.

– …Подстрекаемый антинародными публикациями буржуазной прессы… Прессы с двумя «сэ»… и выступлениями депутатов меж-ре-ги-о-наль-ной группы… – по слогам продиктовал он.

Артюхин, высунув от усердия язык, скреб бумагу. Письменность давалась ему немалым трудом.

– …Совершил бандитское…

– Бандитское? – не поверил Артюхин.

– Бандитское, бандитское, – заверил следователь и продолжал: – …нападение на райком КПСС, разбил бюст основателя партии товарища Ульянова-Ленина через черточку и нанес побои коммунистам товарищам Козлову, Титову и Петяеву. Попутно, согласно акту номер… – следователь заглянул в бумаги, – акту номер шестьдесят семь дробь два бэ мною, таким-то, таким-то, было повреждено четырнадцать квадратных метров наглядной агитации и три милиционера. Дата. Подпись. Ф-фу-у!..

Следователь удовлетворенно выдохнул, тяжело опустился на стул и, благостно улыбаясь, принялся ждать, пока, шевеля губами, доскребет продиктованное потный от усердия подследственный.

– Написал, – сказал наконец тот и почтительно подал листок через стол.

– Угу, угу, – запыхтел следователь и вдруг побагровел, как рыночный помидор. – Ты что?

– Что? – поинтересовался Артюхин.

– Ты что, своей фамилии не помнишь? – взвился следователь.

– Почему не помню? – обиделся гегемон. – Артюхин моя фамилия.

– А что ты написал «Я, такой-то, такой-то…»? Какой такой-то?

– Вы так диктовали, – насупился Артюхин.

– Издеваешься, что ли?

– Как диктовали, так и написал, – упрямо повторил Артюхин.

– И Ульянов без мягкого знака! – обнаружил следователь. – Не, ты, Артюхин, издеваешься надо мной.

– А он с мягким? – удивился Артюхин.

– У тебя сколько классов? – спросил следователь.

– Не помню, – ответил Артюхин.

– Ну-у, ты… – выдохнул следователь и подставил голову под струю вентилятора, чтобы отдохнуть. – Давай переписывай!

– Не буду, – сказал Артюхин.

– Что-о? – не поверил ушам следователь.

– Да что я, писатель, что ли? – возмутился Артюхин. – У меня рука устала!

– Пиши, экстремист! – прикрикнул следователь и, приподняв бюстик Ленина, подвинул к провинившемуся Артюхину стопку чистых листов. – Пиши, хуже будет!

– Ты чего пристал! – завопил в ответ Артюхин и, в сердцах широким движением отмахнувшись от стопки бумаги, уронил бюстик на пол. Гипсовая голова с треском раскололась на две неравные части.

Следователь и Артюхин посмотрели на расколотую голову, потом друг на друга.