Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде - Алексей Соловьев

— Кто такие?

— Тверской купец Иван, сын Федоров, еду в Орду.

— Тверской? — прищурил глаза богато одетый ратник, всматриваясь в говорящего. — А и верно, видел я тебя где-то. У Михайлы Святого не служил?

— В дружине при боярине Василии состоял.

— Василии…? Дело! А кто это у вас валяется? — кивнул он в сторону убитых.

— Ночью здешние наведались… Серебро поделить не смогли…

Старший обвел взглядом стан, раненых, настороженных спутников Ивана и одобрительно хмыкнул. Приказал:

— Садись в седло, к моему князю поехали.

Они доскакали до группы богато одетых мужчин в середине длинного поезда. Остановились возле тверского князя Константина, сразу после смерти московского Ивана Калиты поспешившего в Орду на поклон к великому хану Узбеку в поисках ханской милости и великокняжеского ярлыка.

— Вот, княже, бает, что купец наш! С ним десяток оборуженных, двое раненых. Говорит, лапотные ночью пошерстить пытались.

Константин внимательно смотрел на Ивана, но тот зрил за княжеское плечо. Там, на ладном гнедом коне, восседал его тесть, боярин Василий, отец Алены. Человек, который знал о лжекупце всю подноготную. Боярин не оставил княжий двор в лихую годину и теперь, судя по всему, ходил в ближних боярах великого тверского князя. При жизни Калиты Тверь была поневоле союзна Москве. Но этот спешный поезд по Ордынке… Иван прекрасно понимал, что он означал! И чем мог грозить кучке Симеоновых слуг… Но отступать было некуда, и московский посыльный изрек:

— Здравствуй, тятя!

Константин удивленно обернулся к Василию:

— Сын? Почто не ведаю?

— Зять, — после заметной паузы ответил боярин. — Муж Аленки моей.

— Так она ж лет десять как Москве передалась? А этот говорит, что наш?!

Повисла напряженная тишина. Василий молчал, Константин начинал темнеть лицом. Иван решился продолжать начатую игру, отступать было некуда.

— Дозволь, князь, слово молвить! Да, отъезжал я семьею под Ивана, служил ему. Но как стал калечен, бросил. Четвертый год, как торговлей проживаю. А наш брат ни московитом, ни новогородцем не прозывается, бо живет он то тут, то там. Одно имя у нашего брата — купец! Себя же тверским величаю, поскольку родился там и предки мои там же покоятся.

— Калечен, говоришь? Где, когда?

Иван торопливо скинул верхнюю одежду. Вид изуродованного плеча сразу сказал бывалым воинам о многом. Великий тверской князь слегка отмяк:

— Куда сейчас путь держишь?

— Из свеев в Сарай. Хочу свейские мечи на китайское скользкое белье поменять. В цене такое сукно у поляков и мадьяр, вошь в ём не заводится. Дозволь, княже, к поезду твоему примкнуть, мало у меня людей одному степью ехать.

— А коли б не встретил меня, как бы дальше правился?

— До ночной сшибки думал, что смогу своей ватагой защититься. Утром решили в Пронск вертаться и большой караван поджидать. А тут вас Бог послал!

Константин еще раз оглядел Ивана с ног до головы и милостиво наклонил голову. Махнул повелительно рукой, княжий поезд тронулся. Иван попросил разрешения отъехать к своим.

Побеседовав накоротке с москвичами, старший приказал:

— Делимся! Никодим и Олег вертаются в Москву вместе с ранеными. Теперь мы и без вас спокойно доедем до места. Самое главное, ребятки: тотчас по приезде повестите князю и боярину Андрею, что тверской князь спешно в Орду правится. Пусть тоже не медлят, ледохода дожидаючи. Мыслю — не одна Тверь на юг подалась!

Проводив раненых, остальной лжекупеческий отряд подался вслед тверскому поезду.

На первой же ночевке боярин Василий нашел повозку зятя.

— Отойдем-ка на час, Иван!

Они ступили в темноту. Василий стал спиной к стану, внимательно вглядываясь в освещенное заревом костров лицо зятя.

— Как там дочь, дети поживают?

— Алена — слава богу. А вот деток Господь прибрал, один первенец остался, Федька. Тот шибко на вас, тятя, машет, право слово! Повидались бы, я могу и в Тверь с товаром заехать.

— Ты почто посуху в Сарай правишься, не водою, как другие купцы? Аль спешишь шибко?

Иван почувствовал, как глаза собеседника пытливо вглядываются в его. Стараясь не дрогнуть ни единой мышцей лица, неторопливо ответил:

— Так это… ладью еще купить надо! Не наторговал пока, мелкие партии товара вожу. Взял бы серебра в рост, да знают меня московские менялы мало. Может, вы поможете, батя?

— Будешь в Твери — добаем!

Боярин немного помолчал, а потом неожиданно изрек:

— А теперь побожись, что давеча всю правду поведал!

После короткой паузы Иван медленно перекрестился:

— Клянусь!..

— Запомни, зятек! Коли узнаю, что солгал, что ради Симеона супротив князя моего каверзу какую замышляешь — вот этой самой рукой голову тебе снесу. Тоже клянусь!

Повисла напряженная тишина. Боярин нарушил ее первым:

— Ладно, что сказано — то сказано. Теперь пошли ко мне, выпьем за встречу. Поведаешь, как жили вы все эти годы с Аленой. Пятый год пошел, как я от нее весточки не имаю…

Ивану, плохо переносившему жару, Сарай порою казался проклятым городом. Громадные жилые кварталы знати с кирпичными домами, украшенными цветными изразцами. Широкие улицы, из любой части города приводящие к ханскому дворцу, обнесенному высоким валом и рвом. Горячее марево, вечная пыль, людской гомон, конское ржание, вопли ослов, рев верблюдов. Лишь ночью или во время дождей он находил покой, когда наступала прохлада и воцарялась относительная тишина. Но служба была службой, приходилось терпеть и выполнять поручение князя.

Великий тверской князь остановился в русском квартале, Иван же со своими спутниками нашел приют возле славянского базара. Чисто торговые дела чаще вел Архип, старшой больше знакомился с городом, знатными татарами, русскими ремесленниками, давно осевшими в Орде и деяниями рук своих достигшими заметного положения в местном обществе.

Первое, что он смог выяснить, — происходил поспешный сбор многих русских князей, тех, кто считал себя обиженным покойным великим Владимирским князем и теперь чаял добиться от Узбека возвращения потерянных прав, в первую очередь права сбора ордынской дани в своих пределах. Оттого, помимо претендентов на великокняжеский ярлык двух Константинов — Тверского и Суздальского, расположились в русском квартале князья Углича, Галича Мерского, Белоозера, Ростова. При правлении Ивана Калиты право сбора дани было возложено на удельных владетелей. Часть из них не смогла своими силами вовремя удоволить великого хана и, боясь его суда и гнева, перепродала эту обязанность великому князю. С той поры они фактически потеряли свою независимость и теперь готовы были на любую хулу в адрес Москвы, чтобы вернуть утраченное. Самому Симеону и его ближним боярам, еще только собиравшимся в низовья Волги, следовало быть готовым ко всему, даже ханскому суду, собрать все старые договорные грамоты и уряжения.