Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан

Вот с этого момента я больше не хочу ее слышать.

Эгоистично. Подло. Да.

Не хочу.

Раньше мне удавалось с ней видеться, не думая каждую секунду о том, что вот, ее муж изменяет ей — со мной.

Герман и я были отдельно.

Полина и я — отдельно.

Первый раз, когда она позвала меня погулять по зимнему парку после того, как Герман увез меня в свой офис и там цинично поимел, как замену Нелли.

Я не хотела идти и отмазывалась как могла. Какая уж тут дружба, если я могу двумя словами разрушить ее идеальный брак — и мне даже не будет жаль, потому что Герман, считала я тогда, не заслуживает такой жены, как Полина.

Но мы всегда общались с ней чуть отстраненно, через молчаливую паузу. Я любила записывать кружочки для чата с подружками, Полина делала селфи со всеми интересными объектами в поле зрения и копировала всем своим знакомым длинные простыни текста, в которых делилась впечатлениями.

А вот друг с другом мы разговаривали только вживую, а потому — редко.

Зато откровенно.

Только ей я могла рассказать что-то, за что меня точно осудили бы и подружки, и мама, и муж. Самые сокровенные темные тайны из глубины души, которые отгоняешь как дурные сны, если они всплывают на поверхность.

Например, о том, что во время беременности мне снились очень горячие сны с моим рок-музыкантом и бывали дни, когда я по пять раз ревела, потому что скучала по нему.

Конечно, я помнила, что он ужасен — но сны и слезы приходили все равно.

Только поэтому я все-таки поехала тогда на встречу с ней, и мы два часа прогуляли по засыпанному снегом парку с горячим глинтвейном в пушистых варежках, говоря о какой-то совершеннейшей ерунде. А у меня осталось ощущение, что я все-таки ей что-то рассказала. Пусть и не словами.

Потому что на прощание она обняла меня и сказала вполголоса:

— Ты слишком много всего чувствуешь и от этого устаешь. Но в этом твоя сила.

Сейчас ее очередь говорить мне самое сокровенное, а моя — выслушивать.

— Мне кажется… — говорит Полина глухо. — Что если бы он просто бросил меня, а еще лучше — умер, мне было бы почти все равно. Лишь бы Маруське хуже не стало. Но то, что он предпочел другую… Знаешь, Лан, я и не думала, что глубоко внутри меня живет эта мещанская, бабская собственническая ревность. Лучше пусть сдохнет, чем достанется другой!

— Я тебя понимаю, — говорю я.

Потому что правда понимаю. Сочувствую. Чувствую так же.

— Почему, почему, почему он это сделал?! — Полина начинает плакать. Надевает обратно темные очки, снова снимает, ерошит волосы, превращая прическу в воронье гнездо. Выливает из бутылки последние капли в свой бокал и допивает их, захлебываясь слезами. — Я бы хотела знать, что я сделала не так! Чего ему не хватило?

Я бы тоже хотела.

Серьезно.

Хотела бы знать, почему с нами это случилось.

Чего ему не хватило, почему он сломался?

Однажды мы с ним даже говорили об этом.

Тогда. Хватает

Мы снова встретились у него в офисе. Как весь последний месяц — раз или два в неделю, как получалось. Только для секса. Всегда только для секса.

Герман ждал меня в дверях кабинета, жадно целовал, размазывая помаду, нетерпеливо сжимал грудь, задирал юбку, запуская пальцы между ног.

Иногда он уже трахал меня пальцами одной руки, пока второй запирал кабинет, словно не мог потерпеть даже жалкие три секунды.

Первый раз всегда был такой — толком не раздевшись, торопливо, бешено. У стены, у двери, на полу.

И только после этого — пауза.

Время, чтобы расстегнуть его рубашку или снять мое платье. Выбросить порванные колготки, стереть размазанную по лицу помаду.

Поговорить.

О чем?

В тот день Герман сидел, откинувшись на спинку дивана. Как всегда в полутьме. Мы никогда не зажигали свет, и он всегда его гасил, когда ждал меня.

Его одежда была в беспорядке: галстук съхал набок, ширинка расстегнута, из нее торчал край рубашки, а ему на это было наплевать. Он смотрел в темное окно и думал о чем-то своем.

Я же, как обычно, стаскивала колготки, на сей раз для разнообразия оставшиеся целыми и думала, что пора начинать носить чулки. А трусики, наоборот — не носить. Особенно, когда еду к нему. На юбку попали капли спермы, и я дотянулась до спиртовых салфеток, валяющихся на столе, чтобы их стереть.

На мне была только длинная блузка, прикрывающая бедра, и когда я нагнулась над столом, Герман повернул голову — я почувствовала его взгляд.

Мне ничего не стоило наклониться чуть ниже и открыть ему куда более откровенный вид, но я терла юбку салфетками и старалась держать бедра сведенными, чтобы оставаться в самой скромной из доступных поз.

Это был такой флирт. От обратного.

Я развернула руку запястьем вверх и снова посмотрела на татуировку — «Nevermore». Как мы оказались в этой ситуации? Почему обещание не сработало?

Или оно сработало слишком буквально?

Каждый раз, когда Герман выдыхал, покидая мое тело, оставляя вместо себя горячую пустоту, я царапала пальцами свое запястье и думала: «Больше никогда». И знала, что это может быть правдой. Что никогда больше это не повторится.

Он наложил на меня страшное заклятье — каждый раз проживать эти его слова заново.

Пророческая татуировка.

«Больше никогда, больше никогда, больше никогда» — толчками в моей голове в такт его толчкам во мне, в такт бьющегося сердца.

Как это произошло?

Почему заклинание сработало так странно?

Как мы снова оказались здесь. В полутьме, кожа к коже, в молчании и резких вздохах?

Случайно.

Как обычно — случайно.

Или между нами уже нет ничего случайного?

Но я совершенно случайно забежала на открытие нового бутика на нашем этаже и выпила там два бокала шампанского на голодный желудок.

Голова закружилась моментально, но с каблуков я пока не падала — и отлично.

Зато случайно прошла мимо банка.

Правда, случайно — мне не было там ничего нужно, но и встретить Германа я не надеялась. Я нормальная. Я же понимала все про «больше никогда». Никогда так никогда.

Я даже не собиралась поворачиваться в ту сторону, но голова закружилась сильнее обычного, я оступилась, качнулась — а когда выпрямилась, уже была нанизана на черный, как самая черная дыра во вселенной взгляд.