Госпожа президент - Анне Хольт

Потому-то каждая жертва — каждый герой-пожарный, каждый осиротевший ребенок, каждая семья, потерявшая близких, — стала воплощением великой идеи, превосходящей ее самое. Потому-то и всей нации, и родственникам погибших надлежало превозмочь утраты.

Вот так она чувствовала. Так думала.

Лишь теперь, выступая в роли объекта № 1, Хелен Лардал Бентли начала угадывать во всем этом обман. Теперь она сама стала символом. Но не ощущала себя таковым, вот в чем дело. Во всяком случае, не целиком. Она была матерью. Женой и дочерью, другом и сестрой. Почти два десятка лет она целеустремленно работала, добиваясь только одного — стать президентом США. Желала власти, желала возможности. И поставила на своем.

А теперь обман виделся ей все отчетливее.

Бессонными ночами это иной раз действовало на нервы.

Ей вспомнились похороны, на которых она присутствовала; как и все они — сенаторы и конгрессмены, губернаторы и другие высокопоставленные персоны, пожелавшие отдать дань Великой Скорби Америки, — она принимала участие в погребальных церемониях и поминках на виду у фотографов и журналистов. В тот раз хоронили женщину, недавно назначенного секретаря фирмы, помещавшейся на семьдесят третьем этаже Северной башни.

Вдовцу было от силы лет тридцать. Он сидел в часовне на передней скамье с двумя карапузами на коленях. Рядом сидела девчушка лет шести-семи, гладила отца по руке, снова и снова, прямо-таки с маниакальным упорством, словно уже понимала, что отец на грани умопомешательства и она должна напомнить ему о себе. Фотографы сосредоточили все свое внимание на этих малышах — двух-трехлетних мальчиках-близнецах и хорошенькой девочке в черном, а ведь такой цвет детям не к лицу. Но Хелен Бентли, проходя мимо гроба, смотрела на их отца. И видела не скорбь, не ту скорбь, какую испытывала сама. Его лицо было искажено отчаянием и страхом, подлинным ужасом. Он не понимал, как мир сможет жить дальше. Не представлял себе, как сумеет в одиночку позаботиться о детях. Не знал, как будет сводить концы с концами, оплачивать квартиру и школу, хватит ли у него сил поставить на ноги троих детей. Ему досталось пятнадцать минут известности, потому что его жена оказалась не в том месте не в то время и, сколь это ни абсурдно, была возведена в ранг национального героя.

Мы их использовали, думала Хелен Бентли, глядя в панорамное окно на темный Осло-фьорд. Небо по-прежнему светилось странной блеклой синевой, будто не желая целиком принять ночь. Использовали как символы, чтобы принудить народ сомкнуть ряды. И преуспели. Но что сталось с ним? Как жилось ему? И детям? Почему я даже не попробовала узнать?

Охрана где-то там. В коридорах. В помещениях вокруг. На крышах домов и в припаркованных автомобилях; они всюду, они оберегают ее.

Нужно поспать. Кровать манила к себе пышными пуховыми одеялами, точь-в-точь как в мансарде у бабушки, в Миннесоте, когда она была маленькой девочкой, и знала всего ничего, и могла отгородиться от внешнего мира, с головою укрывшись клетчатым одеялом.

На сей раз народ ряды не сомкнет. Потому-то ситуация куда хуже. И куда опаснее.

Напоследок, перед тем как заснуть, она включила будильник на своем мобильном телефоне. Было полтретьего ночи, и, как ни странно, за окном уже брезжил рассвет.

Национальный праздник начался, как обычно, ни свет ни заря. Ословская полиция уже отловила два с лишним десятка нетрезвых юнцов в красном, которые сейчас отсыпались, дожидаясь, когда родители со снисходительной усмешкой на губах заплатят штраф и заберут их домой. Остальные несколько тысяч выпускников изо всех сил старались, чтобы никто не проспал торжества. Дешевые автобусы с дорогущей музыкальной аппаратурой разъезжали по улицам, врубив динамики на полную катушку. Тут и там мелькала принаряженная мелюзга. Как щенята, они бежали за размалеванными машинами, выпрашивая у выпускников разрисованные бейджики. На кладбищах собирались группы ветеранов войны — год от года их становилось все меньше, — безмолвные символы мира и свободы. Духовые оркестры нога за ногу слонялись по городу. Если кто еще и спал, то визгливые вопли труб наверняка поднимали его с постели, призывая сесть за стол и выпить первую утреннюю чашку кофе. В городских парках выползали из-под пледов и пластиковых пакетов обалдевшие наркоманы, толком не соображающие, что происходит.

Погода никаких сюрпризов не обещала. На юге в тучах виднелись просветы, однако на теплый день рассчитывать не приходилось. Судя по хмурой пелене на севере, жди дождевых шквалов. Деревья в большинстве по-прежнему полуголые, хотя почки на березах лопнули, а сережки вот-вот брызнут желтой пыльцой. Повсюду родители натягивали шерстяное белье на ребятишек, которые уже задолго до завтрака принялись клянчить сосиски и мороженое. Флаги развевались на неистовом ветру.

Королевство приготовилось к торжествам.

Перед гостиницей в центре Осло, дрожа от холода, стояла полицейская. Всю ночь она провела на этом посту. И теперь частенько украдкой поглядывала на часы. Скорей бы уж пришла смена. Ночью она нет-нет, опять же украдкой, коротко переговаривалась с коллегой, которого определили на пост метрах в пятидесяти-шестидесяти от нее, но в целом время тянулось нестерпимо медленно. Пытаясь развеять скуку, она прикидывала, где прячутся охранники. Поток людей, что входили и выходили, часам к двум ночи иссяк. Насколько она могла видеть, на крышах никого нет. Темные, легкоузнаваемые автомобили с секретными агентами не появлялись с тех пор, как сразу после полуночи госпожу президента доставили в отель и препроводили в апартаменты. Но они, конечно же, где-то здесь. Это она знала, хотя была всего лишь скромным полицейским из оцепления, запакованным в чистенький парадный мундир, и от холода вполне могла заработать цистит.

К главному входу отеля приближался автомобильный кортеж. Обычно дорога была открыта для свободного проезда. Теперь же ее перегородили металлическими стойками, и у входа образовалась этакая продолговатая площадка.

Полицейская, заранее получившая инструкции, открыла два шлагбаума. И отступила на тротуар. Нерешительно сделала несколько шагов в сторону подъезда. Может, удастся с близкого расстояния увидеть президента, когда ту повезут на праздничный завтрак. Подходящее вознаграждение за адскую ночь. Нельзя сказать, чтобы она очень увлекалась такими вещами, но эта женщина, что ни говори, самая могущественная персона на свете.

Никто ее не остановил.

Как только первый автомобиль затормозил, из двери-вертушки выбежал мужчина. С непокрытой головой, без пальто. Через плечо ремень с рацией, а под распахнутым пиджаком полицейская заметила кобуру. Лицо совершенно непроницаемое.

Пассажирская дверца первого автомобиля открылась, выпустив какого-то господина в темном костюме. Невысокого, коренастого. Он едва успел ступить на тротуар, как выбежавший навстречу человек с рацией схватил его за плечо. Так они стояли несколько секунд и о чем-то шепотом разговаривали, причем высокий все это время держал коренастого за плечо.