Пятый неспящий - Альбина Нури

Нет, ни есть, ни пить не хотелось, и Роберт Ринатович решил просто посидеть в кресле, подождать, пока сон придет к нему. Машенька говорила, нет ничего хуже, чем без сна лежать в кровати: чувствуешь себя приговоренным, который ждет смерти. Она-то хорошо знала, что такое бессонница.

Любимое кресло стояло в углу комнаты, далеко от окна, так что этой дикой луны отсюда видно не было. Старик потянулся к вязаной кофте, что висела на спинке кресла. Дом всегда хорошо протапливался, но Роберту Ринатовичу тем не менее нравилось кутаться в старую кофту, которую давным-давно связала Машенька.

Он натянул ее поверх пижамы и положил ногу на ногу. В былые годы он любил спать голышом. Или, в крайнем случае, в трусах. Не признавал маек и кальсон. Но сейчас, когда ему уже шестьдесят восемь, смотреть на собственное иссохшее, дряблое тело было неприятно.

В молодости Роберт гордился своей внешностью. Невысокий, но крепкий и жилистый, он обладал отличной спортивной фигурой. Симпатичное лицо, обаятельная улыбка, густые волосы… Куда все делось? Нос удлинился, губы нелепо выпучились, глаза потускнели, от пышной шевелюры остались одни воспоминания. Спина согнулась, а на лице и руках появились отвратительные коричневые пятна.

Когда ты молод, собственная старость кажется совершенно нереальной. Отмахиваешься от мыслей о ней, бежишь куда-то, вечно чего-то ждешь. Живешь день за днем и думаешь, что она никогда не наступит. А потом вдруг оказывается, что старость, эта злобная ведьма, уже успела незаметно, по-воровски, подкрасться к тебе и стоит за спиной, хихикая над твоей наивной самонадеянностью. Она смотрит на тебя из зеркала, стонет и ноет в костях и мышцах, мешает двигаться, лишает аппетита и замечательного умения громко хохотать над всякими глупостями.

Старость унизительна, но унизительна не сама по себе, подумалось ему. Старость становится таковой, если ты одинок. Если никому не нужен и не важен. Если никому нет дела, как ты спал ночью, не болит ли твоя спина. У Роберта Ринатовича была сестра, а главное – были дочь и внучка, но он знал, что чужой для них всех.

В новогодний вечер он смотрел на Розу и не узнавал ее. Кричащее платье, прическа с рваными прядями, клокочущий, горловой, неестественный смех. Она была несчастна – настолько, насколько может быть несчастна молодая женщина. Это бросалось в глаза. Розе хотелось затоптать, отторгнуть от себя свою жизнь, хотелось переделать что-то непоправимое и вместе с тем казалось, что сделать уже ничего нельзя, все давно решено и выбрано за нее, остается только терпеть.

Конечно, бедняжка одинока. Как и он, как и все они в этом красивом богатом доме, который слишком велик для них четверых.

«Мы не люди, мы какие-то осколки», – подумал Роберт Ринатович и тут же поморщился от излишней патетичности этой фразы.

Конечно, он был никудышным дедом. И отцом тоже. А уж мужем – и того хуже. Поэтому теперь он ничего не может дать своим девочкам и не имеет права ждать помощи от них.

Если кто всегда и помогал им, так это Римма.

У Роберта Ринатовича было такое чувство, что их жизни – его самого и сестры-двойняшки – двигались в противоположных направлениях. Роберт в юности был ярким, подающим надежды. Все кругом говорили, что у него большие способности и прекрасное будущее. Он был звездой на своем факультете, его стихи дважды напечатали в городской газете. Видный казанский литератор сказал о нем: «В этом юноше определенно видны зачатки большого таланта!» Роберт охотно поверил во все это – и восторженно ждал, когда предсказания начнут сбываться.

В мечтах он видел себя известным на всю страну писателем и работал вполсилы, потому что знал, что это временно. Писал стихи, крутил романы, пока жена работала и пыталась поддержать огонь в пресловутом очаге.

Летел и летел куда-то, а потом оказалось, что позади уже целая жизнь, надежды так и остались надеждами, а Машеньку он потерял. И что дочь – непонятная ему, малознакомая худенькая девочка-подросток с недоверчивым взглядом шоколадно-карих глаз – совершенно в нем не нуждается.

Роберт Ринатович устроился в школу, до самой пенсии преподавал историю, толком не умея этого делать. Признания он ждал долго и безуспешно. Лишь однажды удача подала ему знак. Все-таки не зря прочили успех – видимо, какой-никакой талант и вправду был. Издательство средней руки вдруг заинтересовалось им и выпустило сборник его стихов. Роберту Ринатовичу даже выплатили гонорар и устроили презентацию, в конце которой несколько человек подошли к автору взять автограф. А известный в городе журналист написал благосклонную статью, переврав, правда, половину фактов.

Это придало сил, позволило жить и продолжать верить в себя. Если бы не книга, собственное существование казалось бы совсем уж беспросветным.

Роберт Ринатович вздохнул и поерзал в кресле. Часы показывали четверть пятого утра. Когда не спишь, время тянется и тянется. Он широко зевнул, да так и замер с открытым ртом.

Может, он сходит с ума? Или это следствие бессонницы? Ведь он никак не мог видеть того, что видел. Уютная кофта вдруг показалась неприятно-колючей. Ноги в пушистых тапочках заледенели. Старик наконец сумел закрыть рот и глубже вжался в кресло.

В желтой полосе лунного света, словно деревяшка на поверхности неглубокого пруда, лежала темная тень.

Силуэт – несомненно, человеческая фигура – был неподвижен, и в этой каменной неподвижности было что-то особенно пугающее. Кто-то бесшумно стоял за окном и заглядывал в комнату.

Роберт Ринатович часто задышал. Если бы он сейчас лежал в кровати, то увидел бы, кто это. Увидел, и, возможно, это навсегда остановило бы его израненное прошлогодним инфарктом сердце. Желудок заныл, боль отдавалась в левое плечо: все как в медицинских справочниках.

«Господи, а если снова?»

Старик знал, что еще одного сердечного приступа ему не пережить.

А он был сейчас возможен, еще как возможен! Врачи говорили, следует избегать волнений и всяческих потрясений. Интересно, что сказал бы всезнающий, до тошноты мудрый Богдан Семенович, если бы сам сидел в эту минуту, вцепившись в ворот кофты, сжавшись в комок, в этой чертовой комнате? Наверняка это потрясло бы его и взволновало. Потому что никто не смог бы вот так висеть в воздухе на высоте второго (кстати, очень высокого) этажа. Именно висеть, ведь за окном нет ни балкона, ни козырька – ничего, на что можно было бы опереться. Ничего, на чем можно так неподвижно стоять, как стояло это существо.

Ни один человек этого не сумел бы. Значит, это не человек.

Роберт Ринатович почувствовал, как волоски на его руках встали дыбом. Желудок снова ошпарило резкой болью, и он едва не вскрикнул, но удержал вопль внутри, испуганно стиснув челюсти. Ни за что на свете нельзя было допустить, чтобы его обнаружили. Лучше тихо загнуться от инфаркта прямо тут, в кресле, чем дать о себе знать тому, кто пришел за ним этой ночью.

Что-то нечеловеческое стояло за окном его комнаты, в двух шагах от него, и пялилось внутрь. Возможно, оно искало его, силилось разглядеть, где прячется глупый, беспомощный старик, чтобы…