Пропавшая дочь - Адам Нэвилл

Вот как ты держишь в узде своих коллег-извращенцев, Роберт?

Отец пожалел, что не ударил старика еще сильнее. Полумеры и нерешительность погубят его, поэтому он выставил перед собой маленький, не больше тюбика губной помады, аэрозольный баллончик и выпустил струю старику в голову. Отвернув лицо в сторону и прикрывшись рукой от удара, он старался обработать Роберта как можно тщательнее.

Как-то Скарлетт назвала этот газ «адским дерьмом». Вскоре после их знакомства она указала Отцу место, где тот обнаружил старую виниловую сумку, в которой среди прочего снаряжения лежал полицейский газовый баллончик. Скарлетт сказала, что при попадании газа на лицо человеку кажется, будто он вдохнул черного перца и одновременно окунул голову в темную ледяную воду. В глаза словно надувает песка и из них льются кислотные слезы, а лобные доли покрываются инеем. Действительно «адское дерьмо».

«Последний аргумент», пистолет, Отец приобрел для себя.

Роберт визжал и царапал себе лицо. Он свалился верхней половиной с кровати, ударившись головой об ковер у Отца между ног. Схватив Роберта за пояс, Отец полностью вытащил его из постели и положил на пол, заплаканным лицом вниз. Роберт дрожал, словно испуганный ребенок. На несколько минут он утратит способность действовать и чувствовать что-либо, кроме бушующей грозы из перца, льда и боли, из-за чего не сможет мыслить трезво.

Отец убрал баллончик и расстегнул рюкзак, висящий на груди. Зажав между зубов маленький фонарик, он посветил в рюкзак и извлек из него резиновый мячик на кожаном ремешке.

Приподняв голову Роберта за всклокоченные на хрупком, как яичная скорлупа, черепе седые волосы, Отец вставил ему в разинутый рот этот импровизированный кляп. Не встретив препятствий в виде зубных протезов, тот вошел в пасть Роберта, словно незрелая слива. Затем Отец застегнул ремешок кляпа у старика на затылке и крепко затянул его. Напоследок надел Роберту на запястья наручники – это было легко, ведь руки были прижаты к обильно слезящимся глазам. В этом плане он начинал уже делать успехи.

Перевернув ногой Роберта на спину, Отец внимательно осмотрел его длинное тело. Оно было тощее и костлявое. А еще давно не мытое и пахнущее сметаной и уксусом.

Вынув из рюкзака бутылку физраствора, Отец полил из нее Роберту на лицо. Тот убрал руки, позволив прохладной жидкости промыть глазницы. Сперва плевался и кашлял, как бык, затем застонал и стал царапать мячик, зажатый между деснами, от которого пахло старыми резиновыми сапогами.

– Гадкое адское дерьмо. И в баллончике его еще полно. И мне его не жалко, Роберт. Я буду распылять его в этой комнате целый день, пока он не кончится. Я видел, как после двух доз глаза становятся размером с томаты «бычье сердце». – Отец постучал Роберта по бедру носком походного ботинка. – Вставай на ноги или на колени, если ничего не видишь. И веди меня к своему «загашнику».

Роберт сидел в кресле, напуганный, красноглазый и дрожащий. Зажатый обеденным подносом, словно маленький ребенок на высоком детском стульчике. Руки в наручниках безвольно покоились на коленях. Его мультимедиаустройства выстроились на кофейном столике.

– Это все в прошлом. Я больше не совершал преступлений.

Казалось, это все, что хотел сказать Роберт.

– Когда тебе запретили появляться в интернатах, как ты справлялся с проблемой? Кто был в твоей последней шайке? Имена, Роберт. Имена и адреса.

– Я же сказал вам, я не рецидивист. Моя жена… – Он сглотнул. – Моя жена была серьезно больна, и я…

– Ты всегда заботился о ней и не стал бы гонять ее через семь кругов ада.

Отец почувствовал, что начинает терять преимущество. С газовым баллончиком была одна проблема – нарастание у жертвы страха перед второй дозой или чем-то таким же ужасным. Дискомфорт от газа был настолько невыносимым, что пострадавшие даже начинали верить, что они не сделали ничего плохого, что они завязали и никогда больше не приблизятся ни к одной мамаше-наркоманке. В этом не было ничего хорошего, как и в самооговоре ради прекращения страданий – вечной проблеме при применении пыток.

Отец поставил баллончик на кофейный столик, чтобы Роберт видел этот желтый адский пузырек, наполненный концентрированным огнем и морозом.

– Роберт, мы оба знаем, что тебе никогда не излечиться от своего пристрастия, и тебя ничто не удержит, когда оно вновь позовет. Возможно, ты даже не сможешь контролировать свои ноги, когда увидишь детские качели. Ты не успокоишься, пока твое либидо не начнет напоминать мертвую лужайку на заднем дворе. Я изучал эту тему и разобрался в ней, поэтому отрицать бесполезно. – Отец посмотрел на часы. – Время поджимает.

– Кое-кто должен прийти… мои друзья, они…

– Да, да, конечно. У тебя будет полно времени привести себя в порядок, когда мы закончим.

На мгновение лицо Роберта отразило нечто похожее на надежду, но потом сила эмоции ослабла, и оно снова приняло скорбное, настороженное выражение, которое продержится еще долго после ухода Отца. Теперь, когда они вдвоем сидели в гостиной, а драка осталась позади, Отец начал испытывать к себе ненависть. Какая-то его часть хотела просить прощения за то, что он только что сотворил со стариком у того в спальне. Но Отец отвел эту часть в дальнюю комнату своего сознания, запер и проглотил ключ.

Снова порывшись в рюкзаке, он достал фотографию в полиэтиленовом пакете и приблизился к креслу. Роберт следил за ним, молящее выражение лица снова сменилось на презрительное. В глазах Отца, единственной открытой части лица, он заметил черту, с которой, по его мнению, он мог работать – слабость. Отец уже видел это полускрытое, но нетерпеливое выражение у людей вроде Роберта. Они ждали опущенного века, моргания, расширения зрачков, чего-то такого, чего-то почти незаметного. Роберт хотел знать, что волнует людей, будто эта информация была маленькой опорой на отвесной скале, за которую можно было бы ухватиться. Поработать над ней, расширить, превратить в выступ, где можно расположиться и начать нашептывать. Продолжать, пока тонкая струйка доверия и дружеских отношений не превратится в лавину. А потом оппонент вдруг оказывался на крючке. Отец пользовался в работе над стариком грубыми методами, хотя подозревал, что тот может применить против него более тонкие средства. Если он ему позволит. Но это была не шахматная игра, не какие-то там переговоры, потому что такие вещи не принесли бы миру ничего хорошего. Не было никакого соглашения в нужный момент, оставались лишь личная выгода и силы, необходимые для ее получения.

Отец перешел к заключительному заявлению и вынесению приговора. Тон его голоса стал жестче, хотя он продолжал говорить тихо.

– Не будет никаких объяснений и оправданий. Никакой болтовни. Суд над тобой состоялся давным-давно. Мы никогда не будем подписывать обязательства, Роберт. Если ты скажешь хоть одно слово, которое, как мне покажется, будет отдалять нас от той очень специфической информации, ради которой я пришел сюда, то я залью тебя из баллончика, как тлю, и оставлю у тебя во рту этот черный резиновый мячик. В твоем возрасте три дозы могут вызвать у тебя остановку сердца. Так как насчет того, чтобы не испытывать судьбу и найти в себе силы сказать правду? А теперь, вот что мне известно. Ты – владелец агентства, предоставлявшего персонал для детских интернатов. Ты обеспечивал сиделками три таких дома. Но еще ты нанимал своих приятелей, с которыми разделял схожие интересы.