Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

нервно вздрогнул и вскинул голову, стряхивая с шеи девичью ладонь. Но тут же, словно пожалев о потерянном тепле ласковой ладони, покорно опустил голову к ее рукам.

Девушка осторожно и нежно погладила его шелковистую шею. И восторженно замершая толпа увидела, как Молния, только что на их глазах так бесновавшийся, доверчиво ткнулся мордой в ее ладонь.

Эфенди, весь подавшись вперед, не сводил восторженных глаз с ее пальцев, которые, будто солнечные лучи, ломались в шелковистой гриве коня. Вот они дотянулись до густой челки и потонули в ней.

И никто не уловил того момента, когда плавное тело Саадат взметнулось на спину коня. Вздох облегчения прошел по толпе, когда усмиренный конь рысью побежал вперед и скрылся в горах вместе со своей гордой всадницей. Только стук камешков на горных тропах сообщал любопытной толпе, где они мчались сейчас.

И лишь когда холодная вечерняя звезда лениво, словно спросонок, замигала в темнеющем небе, Саадат вернулась. Конь шел гордо и счастливо, осторожно ступая копытами по скалистой тропе.

— Ты лаской сумела сделать то, чего трое храбрецов не сделали кнутом. Конь твой, — сказал Аминта, выходя им навстречу.

— Нет, — ответила красавица и, спрыгнув с коня, подвела его к Эфенди. — А ты помни, что коня надо укрощать не только кнутом.

Аминта, глядя на своего растерянного сына, сразу понял, что красавица за эти несколько часов приручила не только коня… Поэтому он долго уговаривал Саадат, чтобы она приняла его подарок.

Аульчане были удивлены таким щедрым жестом Аминты: ведь он и за горы золота не продавал коней этой породы, привезенной из Кабарды. Они передавались из поколения в поколение, и каждый отец завещал сыну пуще ока беречь коня.

Другие аульчане, особенно умудренные жизнью старики, сразу поняли, чем вызван жест Аминты.

Отец же Саадат Асхабали, несмотря на то, что он давно мечтал иметь коней таких горячих кровей, остался доволен поступком своей дочери. Потому что Асхабали, как и его дочь, был очень гордым человеком, а ее поступок льстил его гордости. Она не только укротила коня, что оказалось не под силу даже самым храбрым и опытным наездникам, но и при всех показала пренебрежение к дарам.

С тех пор Эфенди никогда не брал в руки кнута. И с особенным удовольствием гладил белый треугольник на лбу своего любимца. Дня не мог он прожить без своего огненного друга. Утро они встречали тем, что брали барьер их высокого каменного забора, а вечером совершали тот же обряд при лунном свете. И одна тайная мысль ночами все чаще посещала Эфенди: неспроста красавица Саадат укротила его коня. И не случайно, нет, не случайно она вернула коня Эфенди, словно бы намекнула, что конь этот еще послужит им обоим.

И вот настал день, когда Эфенди решил осуществить свой план.

Правда, еще два дня, сгорая от нетерпения, ему пришлось проторчать в саду у Саадат. А на третий появилась его любимая.

— Саадат! — забыв о всякой осторожности, он выбежал к ней из густой тени яблони. — Я хочу, чтобы твоя рука с пальцами из солнечных лучей всегда была около меня, чтобы вечером эти лучи ломались в моих волосах, а утром обжигали мне лоб, — пьянея от ее близости, проговорил Эфенди.

— Не слишком ли легко ты хочешь получить красавицу Саадат? — сухо спросила девушка. — Неужели я не достойна того, чтобы из-за меня совершить подвиг?

— Любимая, я же краду тебя, как ты и хотела, — растерялся Эфенди, не зная, сейчас ли ему накидывать бурку или повременить.

— И это ты считаешь подвигом? — презрительно фыркнула красавица. — Прыгнуть через забор — разве это геройство?

— Скажи, любовь моя, чего ты хочешь, я прыгну даже в огонь, — горячо заверил ее Эфенди. — Только прикажи!

— Я хочу, — медленно произнесла Саадат, — чтобы ты поехал в Грузию и привез мне оттуда красавицу-служанку, — улыбнулась Саадат и, махнув ему рукой, исчезла между деревьями.

…Всю ночь, не сомкнув глаз, Эфенди готовился к дальней дороге: подковал коня, почистил ружье. И на заре покинул отцовский дом.

Родители, обеспокоенные его внезапным исчезновением, все же думали, что сын поехал на прогулку в горы. Если бы они только знали, что в это время их сын блуждает по лесам чужой земли и под покровом ночи, привязав к дереву коня, воровато крадется под окнами грузинских саклей.

Семь ночей выслеживал Эфенди свою жертву. Но каждый раз, когда он приближался к цели, решимость покидала его. Нет, не потому, что он боялся погони, а потому, что сердце его сжималось от боли. А ведь удача, казалось, сопутствовала ему.

В сумерках первого же дня он встретил девушку, чей стан был гибче тростника. Она поднималась по крутому берегу горной речки, поставив на худенькое плечо медный кувшин, и что-то тихо напевала.

Она прошла так близко, что Эфенди слышал плеск воды в кувшине и слабый шелест ее простой одежды. Достаточно было протянуть руку — и через минуту она, как пойманная птица, лежала бы поперек седла. Что же остановило Эфенди? Нежность к этой девушке, к ее беззащитности переполнила его. И, уже беспокоясь за нее, как брат за сестру, он, крадучись, проводил ее до ворот.

В другом селении Эфенди увидел в окне молодую женщину. Она ступала тихо и плавно, держа в вытянутой руке зажженную свечу. Мигом Эфенди представил ее крик, который потрясет этот сад, полный влажного мрака. И как с ее спокойного лица слетит радость. Он представил, как с молчаливой покорностью станет исполнять она желания капризной Саадат, и Эфенди содрогнулся от этих мыслей.

Женщина поставила свечу и склонилась над колыбелью. Эфенди услышал легкий плач ребенка.

И тут впервые он почувствовал, как в нем поднимается злость на Саадат…

И тогда он побежал в лес и, отвязав коня, поскакал в горы, не разбирая дороги, только бы подальше от этого дома, где при слабом пламени свечи молодая мать кормила ребенка.

У родника он остановился и, припав к холодной струе, увидел в ней дрожащее отражение своего лица. Обросшее лицо бродяги смотрело на него со дна родника: воровато прячущийся взгляд, неопрятная щетина волос, вспухшие царапины на лбу и шее. Но что больше всего поразило Эфенди — так это выражение собственного лица. На нем появилась жесткая замкнутость.

После этой ночи Эфенди отказался от своего плана и повернул домой, в Дагестан.

И вот вечером, пересекая последнее селение Грузии, он услышал задорную мелодию лезгинки и остановил коня.

Во дворе танцевали девушка и парень. А другие горячими выкриками и хлопками подзадоривали их танец. Только одна не хлопала и не