Разоблачение - Кэрол Берг

– Ты знаешь, что ты сделал? – Первое, что я услышал, вернувшись в мир, были обвинения Фионы. Айф не может видеть созданного ею ландшафта, он только чувствует его форму и ход битвы. Но смерть жертвы – вещь очевидная.

– Я ударил слишком сильно, – пояснил я, не оправдываясь. Смотритель не оправдывается за исход битвы даже перед таким же Смотрителем. Никто, кроме Смотрителя, не в состоянии понять, насколько сложна бывает битва. – Он не захотел бы уйти. – Я был уверен. Я был в той душе, я знал. Но я не хотел убивать его.

Я медленно поднялся на ноги, начиная осознавать, что у меня есть тело и чувства, а еще синяки и порезы. Я удостоверился, что покрывающая меня кровь была не моей. На каменном возвышении стояли глиняная чашка и кувшин, я наполнил чашку и выпил, потом снова наполнил ее и снова выпил и делал так, пока холодная свежая вода не иссякла. Я чувствовал себя так, будто по мне прошлось стадо обезумевших часту. Каждая косточка ныла, кожа натянулась и зудела под коркой засохшего яда.

– Что произошло? Объясни мне!

– Я не обязан объяснять. – Каждый вдох резал мои легкие острым железом.

Я очистил и убрал оружие, вымыл руки и лицо и принес из комнаты свою одежду.

– Ты же не уходишь? Ведь ты не исполнил песен, не вытер пол, не…

– Сделай это сама, если хочешь, я должен поспать.

– Это неслыханно! В законе говорится…

– Боги ночи! Фиона, я полночи сражался с чудовищем. Я едва держусь на ногах. Демон погиб. Жертва мертва. Вытирание пола и пение ничего не изменят.

Я вышел в лес, не оглядываясь. Моя злость заглушила воспоминания о битве и прогнала сонливость. Я не знал, когда снова смогу уснуть. И как смогу уснуть? Я не настолько глуп, чтобы считать, будто смогу сражаться, как и раньше, ни разу не совершив ошибки. Мы всегда рисковали, и мой старый учитель Галадон был уверен, что я знаю о ждущих меня неизбежных поражениях. Иногда жертвы погибали. Иногда сходили с ума. Иногда мы проигрывали сражение и предоставляли одержимых их судьбе. Я сделал все что мог и мог не винить себя.

Другое тревожило. Я потерял контроль над собой. Потому, что устал. Потому что был раздражен. Потому что жертва насиловала и продавала детей. А хуже всего было то, что демон знал, как использовать все это против меня.

Проклятый идиот! Что с тобой случилось? Совет держит лук наготове, а ты дал им стрелу.

Я остановился на вершине холма – еще одна проблема требовала разрешения. Куда пойти ночевать? Катрин примет меня, но теперь, когда я начал остывать, мне вспомнились ее утешительные слова, подслушанные Фионой. Еще несколько месяцев, и она завершит подготовку двух новых Смотрителей. Пока они не готовы, она должна оставаться моим наставником, а не просто другом, иначе на нее тоже падет подозрение. Именно поэтому Катрин просила меня проявлять осмотрительность. Быть осторожным. Слишком поздно, но я должен наконец оставить ее в покое. Нельзя взваливать не нее свои проблемы, пока она не будет уверена в нашей дальнейшей судьбе.

У меня были еще друзья… друзья, которые уже знают о ребенке и Исанне. Некоторые из них согласятся, что убийство захваченного демоном ребенка прежде всего убийство, и это убийство не решает проблемы. Другие притворятся, что ребенка не было. Но все они будут сочувствовать Исанне и мне. Никто из них не сможет ничего сделать. Я не вынесу ни жалости, ни притворства, поэтому единственное место, куда я могу пойти, – дом, точнее, то, что от него осталось.

Когда я пришел, лампа стояла на окне. Я подошел к открытой двери и швырнул лампу в поток, мерцающий под луной. Стекло разбилось о камни, масло выплеснулось, потом потекло вниз. Я стянул с себя вонючую, испачканную кровью чудовища одежду, нашел в сундуке одеяло и уселся в кресло перед холодным очагом.

Один год из всех лет, проведенных в рабстве, я служил некоему гнусному торговцу слоновой костью по имени Фурет. Отвратительно жестокий, сузейниец Фурет получал удовольствие от страданий других: он осквернял юных и невинных, заставляя их испытывать величайшие унижения, он доводил своих партнеров до разорения, так что они кончали жизнь самоубийством. Он продавал в рабство детей своих соперников и спал с их женами, он заменял одну юную любовницу другой, сообщая всем ее друзьям и родственникам, что он сделал с ней. Рабам, которых он ценил гораздо меньше любовниц и конкурентов, приходилось хуже всех.

Мне повезло, что я покинул дом Фурета с целыми руками и ногами. Кто-то может сказать, что я сам позаботился о своей удаче. Да, действительно, в один прекрасный день я расшатал прутья балконной решетки, у которой он обычно стоял, наблюдая, как его рабов забивают до смерти. Пришлось убедиться, что он выпил достаточно маразила за утренним чаем и ему придется облокотиться на перила. Поскольку его падение на решетку с заостренными прутьями прервало мое наказание, я решил, что не так уж плохо все устроил. Я не гордился тем, что убил его, но и не чувствовал за собой вины. То же самое было и теперь. Я не чувствовал вины за убийство одержимого работорговца.

Была еще одна причина, по которой я вспомнил о Фурете, проснувшись утром в кресле. Один раз я видел, как этот безумный сузейниец разрезал грудь живого человека и вырвал бьющееся сердце. Я видел лицо жертвы за миг до того, как она залилась кровью. Сейчас казалось, что мое лицо будет выглядеть так же, когда я посмотрю в глаза своей жене и назову ее убийцей. Как человек может жить без сердца?

И я решил не смотреть на нее. Утро было теплым, не было нужды разводить огонь. У нас служил тихий юноша Пим, который вел хозяйство и готовил, но в это утро его нигде не было видно, хотя я обнаружил стопку чистой одежды: рубашку, штаны, башмаки – и блюдо с хлебом, холодной курятиной и засахаренными вишнями, стоящее рядом с синим чайником. Я был голоден – ничего странного, ведь прошло уже много времени с момента последней трапезы, но не мог есть, пока не поговорю с Исанной. Я оделся в чистое и остался сидеть, где сидел, спиной к комнате, и, когда она наконец появилась, я не шелохнулся.

Порыв свежего утреннего ветра из раскрывшейся двери ясно дал мне понять, что это она. Я ни с чем не мог спутать сладостный запах ее кожи и похожий на запах летнего ливня аромат ее волос. Ее туфли были испачканы сырой землей. Я услышал, как они с мягким стуком упали на коврик, потом она сделала несколько шагов в мою сторону, но не дошла даже до середины комнаты.

– Верь мне, Сейонн.

То, о чем она просила меня, было слишком абсурдным.

– Как ты верила мне? – Я не сводил глаз с остывших углей в очаге. – Это ты позаботилась о третьей битве, чтобы я не возвращался, пока все не будет приведено в порядок?

– Два года назад я предупредила тебя, что ты женишься прежде всего на королеве Эззарии, а не просто на женщине, которая безумно любит тебя. Я сказала тебе, что настанет время, когда мне придется выбирать.

– И ты выбрала. – Я закрыл глаза, чтобы не замечать пустоты на том месте, где когда-то было мое сердце. – Если бы речь шла только обо мне, я не стал бы тебя винить. Но ты убила нашего сына, не дав мне даже попытаться спасти его. И теперь я не знаю, как смогу простить тебя.