Бегство из психушки - Георгий Богач

– Софья Николаевна, когда вы выходили из этой палаты, то забыли закрыть за собой дверь на ключ. Антон тайком вышел вслед за вами, подождал, пока вы покинете отделение, схватил меня, потащил в дежурку и стал срывать с меня одежду. Я еле от него отбилась. А когда ему на подмогу прибежал Вородкин, я вызвала санитаров.

– Это неправда, – сказал Вородкин, – она сама затащила Антона к себе. Она давно пытается уложить Антона в свою койку. Об этом даже санитары знают. А сегодня я побежал в дежурку, чтобы помочь Антону и быть свидетелем того, что Галина Седова его домогалась.

– Рассказывайте все по порядку, с самого начала, – вмешался в разговор Нежков. – Как вы могли вызвать санитаров, когда Антон затащил вас в дежурку? Криком, по телефону или каким-либо иным образом? Санитары, как я понимаю, были в другом здании и не могли вас услышать.

– А это еще что за дедок здесь права качает? – спросил санитар Ковба, не поднимая головы.

– По-моему, этот дедок лежал у нас на втором отделении. Это, кажется, отец Шитика, которого сынуля сбагрил в нашу психушку, чтобы захапать себе его дом и имущество. Богатенький дедок, – ответил санитар Мазур.

– Прекратите немедленно. Это академик Нежков, – сказала Софья.

– Да? Тогда извиняюсь, – Ковба улыбнулся, показав железный зуб. – У вас, академиков, своя работа, а у нас, санитаров, своя. Мы люди необразованные и отличить академика от доходяги не можем. Тем более что вы без халата. Так мы будем делать уколы этим придуркам или нет?

– Я не назначала своим больным инъекций аминазина, – сказала Софья. – Галина Ивановна, идите на свой пост. Александр Петрович, ваша помощь здесь больше не нужна – вы свободны. Ковба и Мазур, вы тоже свободны.

– Инъекции назначил я как ответственный дежурный, – сказал незаметно вошедший в палату Фильчаков.

– Анатолий Иванович, вас срочно вызывает Николай Павлович Соколов. Он передал вам, чтобы вы не предпринимали никаких действий и что он ждет вас в кабинете ответственного дежурного по больнице, – сказала Софья.

– Иду, иду. Этих больных пока не трогайте, – сказал Фильчаков Седовой. – А вы наведите наконец порядок в своем отделении и не устраивайте в нем кружков рисования, – сказал он Софье и вышел из палаты.

– Располагайтесь по своим койкам, успокойтесь и приготовьтесь к осмотру академика Нежкова, – сказала Софья Кошкарову и Вородкину.

Когда больные улеглись на свои койки, Владимир Андреевич надел очки и подошел к койке Кошкарова.

– Что вас беспокоит? – спросил он.

– Меня? – переспросил Кошкаров, потом умолк и уставился на Нежкова.

Нежков открыл было рот, чтобы что-то сказать, но осекся и с удивлением посмотрел на Кошкарова.

Напряженное молчание прервал Кошкаров.

– Вы удивлены, Владимир Андреевич, что я еще жив? Вы за мной сюда приехали? Кто же вам донес, что я здесь?

– Не понимаю, о чем это вы, – Владимир Андреевич отвернулся от Кошкарова и обратился к Софье: – Софья Николаевна, почему вы консультируете своих больных, не показав мне их истории болезни?

– Извините. Сейчас я их принесу. По-моему, истории на сестринском посту.

Как только Софья вышла из палаты, Нежков наклонился к Кошкарову:

– В ваших же интересах сделать вид, что вы меня не знаете.

– Значит, это все-таки вы. А я уж думал, что ошибся. В СССР вы получили звание заслуженного деятеля науки за то, что нормальных людей превращали в ненормальных, а в России за что? За то, что ненормальных превращаете в нормальных? Это намного круче, это уже на шнобелевскую премию тянет.

– Я и раньше говорил, что главный ваш враг – это ваш язык. Давайте договоримся так: вы помалкиваете, а я о вас забываю. Вас выписывают, вы возвращаетесь к себе в Москву и спокойно занимаетесь там живописью. Идет?

– Но вы же приехали сюда не для того, чтобы меня выписывать?

– Не придавайте себе такого большого значения. Я приехал сюда не из-за вас. Я даже не думал, что увижу вас здесь. Вы же… умерли в Корецком. Не будем ворошить прошлое. Времена изменились.

– Раз вы приехали сюда, то подчищаете хвосты. В этой больнице, наверное, немало людей, которых вы сослали из Москвы с диагнозом «вялотекущая шизофрения». За этим диагнозом можно спрятать все что угодно и всех кого угодно.

– Не ройтесь в прошлом, Кошкаров. Будущее неизвестно, а прошлое опасно. Можно наткнуться на ржавую невзорвавшуюся мину. Я напишу в вашей истории болезни, что в дальнейшем лечении вы не нуждаетесь, и вас выпишут отсюда. У меня к вам только один вопрос: кто перевел вас сюда из психбольницы в Корецком – Астахов или Ерманович?

– Вы удивитесь, но на ваш звонок из Москвы в корецкую психушку отвечал я, а не доктор Ерманович, которым я представился. Я тогда как раз сидел за столом в ординаторской и пил чай. Я сказал вам, что Кошкаров умер, и вы мне поверили.

– И впустила вас в ординаторскую, конечно же, женщина, которую вы обаяли? Врач или сестра? Вы верны себе, ваш почерк не изменился. Вы опять впутали в свои дела женщину. Помню, там работала психиатром Серафима Вениаминовна Вишнякова. Черноглазая такая. Это она перевела вас сюда?

– Не помню.

– А я сам у нее спрошу. Сейчас позвоню в Корецкое и спрошу.

– Вам придется звонить в Хайфу. Теперь она живет там. Только думаю, что она вас далеко пошлет. Вы же помните ее острый язык.

– И вы ей, конечно же, поплакались в жилетку, рассказали о печальной судьбе непризнанного художника и о том, какую роль в ней сыграл я. Она вас за муки полюбила, а вы ее за состраданье к ним. Вы, как всегда, используете женщин в личных целях.

– А вы в общественных? Групповуху любите?

– Не ерничайте, Кошкаров. Поймите, что я был всего лишь колесиком в системе, которой вы мешали не столько своими делами, сколько своим языком. И ваше счастье, что эта система расправилась с вами моими руками. Я поступил с вами гуманно – просто сослал вас из Москвы в закрытую психиатрическую больницу, расположенную среди лесов и озер, в экологически чистом месте. Людей с детства учат говорить, а вас надо было учить молчать. И мой вам добрый совет: даже сейчас, при так называемой гласности, научитесь держать язык за зубами, чтобы у вас опять не было неприятностей.

– Не верю своим ушам – передо мной оправдывается сам академик Нежков! Зубчатое колесо машины подавления инакомыслия оправдывается перед тем, кого раскрошило в порошок. Не оправдывайтесь, Владимир Андреевич. Колесо не выбирает, кого крошить. Оно методично, без злости и жалости крошит всех, кого к нему проталкивают другие колеса. Вы часть механизма, который уже насквозь проржавел, но все еще по инерции движется, хватая пустой воздух, песок и тех, кто в нем застрял. Этот механизм пойдет на переплавку, но перед этим наделает еще немало гнусных дел. Мне интересно только, кто меня сдал. Это с подачи Громова-Купцова меня упекли в психушку? – Кошкаров преобразился. На его щеках появился едва заметный румянец, темные глаза загорелись, губы порозовели.