Могильщик кукол - Петра Хаммесфар

А уже в начале октября на крещение Дитера, сына Бруно и Ренаты Клой, Труда не пошла, сославшись на неожиданно возникшие сильные боли в спине, из-за которых она едва ли смогла бы выстоять в церкви, а тем более высидеть за праздничным столом. И когда три недели спустя маленькую дочь Тони и Иллы фон Бург задавило машиной на дороге в школу, у Труды перед самыми похоронами случилось расстройство желудка.

Только она ничего не могла поделать, если люди по собственной инициативе, без приглашения приходили к ней в гости. Антония Лесслер не поняла бы, если бы Труда не пустила ее в дом. Двор Лесслеров находился на Бахштрассе, улице, застроенной в те времена только где-то метров на триста. Земельный участок Пауля лежал в ее начале, Якоба — почти в конце, а значит, фактически они были соседями. И несмотря на разницу в возрасте в пятнадцать лет, женщины хорошо понимали друг друга.

Антония не поняла бы, если бы их отношения прервались лишь потому, что теперь у Труды был сын, который мог неожиданно потянуть на себя скатерть, опрокинуть кофейную чашку или с ключом от автомобиля исчезнуть в курятнике. Наоборот, Антония считала, что как-нибудь Бена нужно взять с собой в кафе-мороженое. Ее отец ни в коем случае не станет волноваться, если Бен из-за того, что ему тяжело все время сидеть на одном месте, немного порезвится. Но сама Труда никогда не осмелилась бы на подобную вольность.

Илла фон Бург догадалась, что Труда не хочет брать сына в церковь. Но полчаса после службы каждое второе воскресенье Илла, как и прежде, проводила на кухне Труды. Ни разу, даже после смерти дочери, она не прерывала свои визиты, порой заходила просто поздороваться с Трудой и не обращала внимания на то, что Бен норовит вытереть свои грязные пальцы о ее юбку.

Время от времени у Труды появлялась даже молодая Рената Клой с детской коляской. На своей свадьбе она услышала от Якоба, что Труда, как и она, выросла в Лоберге. Будучи чужой в деревне и измученная поведением Бруно, Рената только в Труде видела человека, с которым можно открыто обо всем поговорить.

Бруно шесть из семи вечеров недели проводил вне дома. Его мать считала, что после рабочего дня нельзя отказывать молодому человеку в кружечке пива. Отец Бруно советовал невестке сопровождать Бруно в трактир, чтобы всякий раз убеждаться, что он именно там. Но Бруно не хотел брать жену с собой. Собственно говоря, с тех пор как они поженились, он вообще ее не хотел. Спал с нею, самое большее, раз в месяц, и их любовные отношения превратились в дело пяти минут. И при этом он с восторгом рассказывал Ренате о Марии Йенсен, извергая при этом проклятия в адрес Пауля Лесслера и Эриха Йенсена. Но о разводе Рената не осмеливалась и думать, ибо что тогда станет с ее сыном?

При всем желании Труда не знала, что посоветовать. Она даже не могла спокойно слушать Ренату, обеспокоенная тем, чтобы удерживать Бена подальше от коляски гостьи.

А хуже всего было, когда появлялась Тея Крессманн, чтобы выдать Труде какой-нибудь очередной глупый совет и, как хорошо выдрессированную собаку, продемонстрировать своего Альберта. Тея приходила в гости по меньшей мере четыре раза в неделю и каждый раз указывала на различия между детьми, как если бы Труда их сама не замечала. Альберт, по ее словам, прямо-таки горел желанием помогать ей собирать в курятнике яйца. Однако, похоже, Тея и сама не знала, как курятник выглядит изнутри.

А Бен знал это, поскольку Труде приходилось повсюду таскать его с собой. И если она на него не смотрела, он мигом хватал какого-нибудь цыпленка, прикладывал его к щеке, а потом запихивал в карман штанов, где, побывав в его кулаке, цыпленок нередко оказывался уже неживым.

Когда Бену исполнилось пять, по росту, весу и физической силе его можно было принять за восьмилетнего. Постепенно люди начали недоверчиво на него поглядывать. А с Труды семь потов сходило, когда она брала его с собой в деревню. Вынуждена была брать, так как Анита отказывалась посидеть с братом даже четверть часа, а Бэрбель с ним не справлялась.

Бен бегал или стоял рядом с Трудой с полуоткрытым ртом, а нить слюны тянулась по подбородку. Стоял с наморщенным лбом, как будто непрерывно размышлял над какой-то неразрешимой проблемой. Возможно, так оно и было. Кто знает, какие мысли бродили у него в голове? Иногда он неожиданно испускал дикий вопль, и люди на улице оборачивались. Иногда внезапно подпрыгивал, и Труда чуть не выворачивала сыну руку, стараясь предотвратить падение. Если она недостаточно крепко держала его за запястье, Бен вырывался и бросался на пешеходов, обхватывая их с глупой ухмылкой. В такие моменты Труда чувствовала себя так, словно вышла на прогулку с бешеной собакой.

Впрочем, в большинстве своем люди не жаловались, даже если Бен им надоедал. Якоб и Труда пользовались уважением в деревне, и потому, выдавив из себя улыбку и осторожно погладив Бена по волосам, односельчане повторяли одно и то же: «Ах, все не так уж и плохо, фрау Шлёссер».

Но Труда чувствовала себя ужасно. Она стала страдать от учащенного сердцебиения, у нее начались нарушения кровообращения и сна, к тому же мучили приливы. Дважды в неделю ей приходилось мерить кровяное давление у врача и на приеме держать сына за руку или усаживать на колени. Труда держала сына, так как он жадно хватал блестящие инструменты, лежавшие в лотке на столе у врача. Бена просто завораживало все, что блестит. Ни одну вилку, ложку или нож на столе он не обходил своим вниманием, стараясь схватить все, что попадалось на глаза. Сотни раз в день Труда кричала: «Руки прочь!»

Но даже хуже постоянных посягательств на предметы был его инстинкт подражания. Если Альберт Крессманн дурачился, Бен копировал каждое движение сорванца. Когда маленький Дитер Клой, не получив желаемого, пинал свою мать по ноге и в ярости бросался на пол, Бен через несколько секунд лежал рядом.

Если Бэрбель брала с кровати куклу, Бен хотел такую же. И если Труда забирала куклу из рук сына, так как он все же мальчик, Бен, запомнив обычные трюки Дитера Клоя, бросался на пол, визжал и ревел, сучил ногами и бился о пол головой. Или резво мчался в курятник, душил двух или трех цыплят, а весь остаток дня капризничал.

Альберт Крессманн, несмотря на свою придурь, в начале 79-го года был признан готовым с осени посещать школу. По поводу Бена только качали головой. Мальчик не годился даже для занятий в специальной школе. Профессор, у которого по настоятельному совету Теи Крессманн Труда наконец проконсультировалась в марте 79-го года, высказал то, о чем она догадывалась, но до сих пор не решалась себе признаться: слабоумие высшей степени!

Бен, еще раздетый, сидел на смотровой кушетке — с блестящей палочкой, зажатой в кулаке, и куском шоколада во рту, так как только с помощью сладостей можно было заставить его несколько минут посидеть спокойно, — когда профессор объявил: «Собственно говоря, его инстинкт подражания предлагает некоторые возможности. Только не рассчитывайте на то, что он терпеливо будет заниматься каким-то делом. Мальчик гиперактивен и легко отвлекается. Для своего возраста он слишком крупный и сильный. Вы долгие годы будете чрезмерно перегружены уходом за ним. Я советую вам как можно скорее подыскать для него хороший приют».