Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь - Марек Хальтер

Супруга Молотова была внушительной дамой, элегантней других жен. Вздымавшийся на груди кружевной воротник немного смягчал суровость ее облика. Она подошла с поджатыми губами.

— Полина, ты помнишь Ларису?

— Как же не помнить, Миша? Мы с ней были товарищами по партийной работе…

— Хе, не упустите возможность, Марина Андреевна, — воскликнул Дядя Авель, — сейчас можете разыграть сцену из пьесы Вишневского!

— Вы серьезно?

Полина Жемчужина критически оглядела Марину.

— Эта пьеса какая-нибудь наверняка театральщина. Не очень-то вы похожи на Ларису… И цвет волос у нее другой, и глаза темные. Была очень интеллигентная. Совсем другой типаж. Уж не говоря, что она никогда бы не надела такого платья…

Полина запнулась, вперившись куда-то Марине за спину. Да и все остальные разом потеряли интерес к их беседе.

Вот и он! Марина почувствовала это спиной.

Оказался маленького роста. Марина думала, что он выше. Одет в простой китель защитного цвета. Галифе, заправленные в начищенные до зеркального блеска сапоги. Так же сверкали и его желтые тигриные глаза, притаившиеся под густыми бровями. Марину поразила его бледность. Мертвенная бледность! Цвет лица, свойственный бюрократам, никогда не покидающим своего кабинета. К тому же оказался рябым. Так вот он какой! Бледное лицо с дурной кожей. Плакаты и фотографии его явно приукрашивали. Но выглядел он моложе, чем на плакатах. И гораздо живей, несмотря на мертвенную бледность. Его шевелюра лоснилась в электрическом свете, как шерсть великолепного хищника.

За ним следовала его жена Надежда Аллилуева. Марина ее заметила не сразу, поскольку вокруг Сталина тут же засуетились многочисленные мундиры и френчи. Но к ней рванулась Полина:

— Надя, Надюша, ты сегодня просто красотка!

Улыбающаяся Надя пробиралась вдоль огромного стола. Черное платье, узкое в талии и свободное в бедрах, подчеркивало стройность ее фигуры. Целомудренное декольте, заколотое брошью, только самую малость приоткрывало грудь. А нежная шея целиком открыта — никаких бус. Ее лицо не было утонченным. Слишком крупный нос, широкий рот. Но когда она улыбнулась Полине, ее длинные ресницы плеснули, будто ласточкины крылья. Ее сумрачный взгляд просветлел, а губы сложились как-то по-детски, даже обаятельно.

В ее прическе алела искусственная роза. Волосы были распущены, что, наверно, и восхитило Жемчужину. Остальные жены тоже не остались в долгу. Все опять дружно загомонили. Марина было собралась подойти к Аллилуевой и тоже сказать что-то приятное.

— Стой!

Галины коготки впились ей в руку.

— Погоди! Сначала с ним поздоровайся.

Егорова следила за кучкой мужчин, уже поредевшей. Сталин усмехался в усы какой-то остроте Ворошилова, но Марина чувствовала, что он за ней наблюдает из-под полуприкрытых век. Своим тигриным взглядом.

Он оказался рядом с ней так быстро, словно скользнул по зеркальному паркету. Принес невыносимый табачный запах, о котором предупредила Егорова.

Сталин глядел снизу вверх, изучая Маринино лицо. Она неуверенно кивнула. Егорова напомнила про пьесу Вишневского. Он бросил:

— А это Лариса!

И кивнул головой:

— Отлично, отлично!

И больше ни слова. Казалось, Марина его нисколько не интересует. Надежда, слушая Полину, не спускала с них глаз. Сталин сел за стол, подав пример остальным.

Марину усадили между Калининым и Микояном. Анастас был интересным мужчиной с уверенной повадкой любимца женщин. Чуть смуглый, породистое армянское лицо с чувственными губами и усиками сердцееда. Его глаза так же сверкали, как пуговицы на его френче.

Аллилуева сидела недалеко от Марины — напротив мужа и рядом с Бухариным. Николай Иванович был полной противоположностью Микояну. Открытый лоб, осунувшееся лицо, серое от усталости и постоянного курения. Он улыбнулся Марине. У Бухарина не хватало одного зуба, но это была улыбка интеллигентного человека.

Или таковым казавшегося. Кто их разберет?

Потом долгие годы вспоминая эту вечеринку, Марина осознала ее полную абсурдность, как и того, что за ней последовало. Все происходило точно, как в спектакле. Его участники разыгрывали чувства, изображали эмоции, обменивались репликами согласно своей лучше или хуже выученной роли. Может, поэтому ее и пригласили? Раз театр, нужна актриса.

Но за билет взымалась непомерная плата.

Спектакль начался балетом официанток, приносивших разнообразные блюда. Красный борщ, колбасы, угорь, язык с хреном, пельмени из смеси говядины и свинины… Бесконечные пирожки, салаты с майонезом и солеными огурчиками, плошки с икрой. Черную икру Марина еще никогда не пробовала. Пили рюмку за рюмкой, графинчики быстро пустели. Запах грузинских вин и «Московской водки» мешался с ароматом пищи. Неслыханное изобилие, чрезмерное! Все радостно предавались чревоугодию. Смеялись, болтали. У всех уже наступило легкое опьянение — светлое, радостное чувство, возникающее в начале застолья.

Некоторое время Марина ни на что не обращала внимания, только пила и ела, спеша насытиться. Она уже чувствовала небольшое головокружение. Галантный Микоян не забывал наполнять ее тарелку и бокал. Он-то был уже сыт. Как и все присутствующие, которые теперь на нее весело поглядывали. Два-три раза Марине показалось, что и Сталин взглянул на нее. Но она не решалась встретиться с ним глазами. Впрочем, нельзя сказать, что Сталин проявлял к ней какой-то особый интерес. Егорова и остальные сотрапезники лезли из кожи вон, чтобы его рассмешить.

Наконец старик Калинин учинил Марине допрос: откуда она приехала? давно ли в Москве? гордятся ли ею родители?

— У меня нет родителей.

— Ах так…

— Мой отец погиб на империалистической. Он был на венгерской границе и получил Георгия, а через пару недель был убит австрияками. Так мама рассказывала. Мне тогда было четыре года.

Марининым ответом заинтересовалась жена Ворошилова, сидевшая напротив нее. У Екатерины Ворошиловой было гладкое лицо с немного выпученными глазами. Она спросила:

— А где теперь твоя мама?

Марине не очень хотелось отвечать. Она допила свой бокал и понурилась. Ее мать вышла за плотника, который рвался из Колпино в Ленинград. Мать забеременела, так что ей ничего не оставалось, как поехать вместе с ним.

— Она умерла родами.

Неизвестно, что именно — то ли, как ей показалось, симпатия Ворошиловой, то ли чувство сытости и легкое опьянение, то ли брошенные на нее украдкой тигриные взгляды Сталина — вдруг вновь разбудило в Марине актрису. Театральным жестом она словно отмахнулась от прошлого.

— Несладко жить одной. Поначалу просто невыносимо. Но зато я приучилась к самостоятельности. Разве плохо рассчитывать только на свои силы? Еще я научилась любить красоту и правду. Я всего добилась сама! Наша труппа стала моей новой семьей. Теперь я смело гляжу в будущее. Прошлое прошло, верно ведь? Надо отрясти его прах с наших ног, как учит партия. Строить новый, прекрасный мир! Нас ожидает светлое будущее, во имя которого только и стоит жить и трудиться.