Волчья ночь - Владимир Петрович Кузнецов

особо нравились. А если точнее, были вообще как кость в горле. Да они и сами всё это прекрасно понимали – то, что ты им втолковывал. Но… ты забыл, какие времена на дворе. А они помнят. Пусть даже благие намерения дадут в итоге лишь хаос. В мутной водичке рыбку-то легче поймать, если знаешь, как ловить… а точнее, какой куш тебе это сулит. А они там теперь почти все, знаешь ли, свой бизнес делают, «деловые люди», можно сказать, а погоны – это так, камуфляж.

Так что давай собирайся с мыслями, бывший аналитик. И хватит распускать нюни и хвататься за шею – больно ему, видите ли. Подумаешь, пулей погладило. До свадьбы заживёт.

Или ты адекватно оценишь ситуацию и способы выхода из неё, или Волк тебя прикончит. Не факт, что он вообще собирается отсюда кого-то выпускать. Сейчас его время, и все козыри у него. Ночь на дворе, и рассвет нескоро.

Волчья ночь… В памяти внезапно всплыли эти два слова, излюбленные маньяком. Символ его охоты.

И вдруг меня словно обожгла одна мысль. Точнее, одно воспоминание – нечто, увиденное мною совсем недавно. Само по себе безобидное, оно потянуло за собой все остальные факты, разметав во мгновение ока всю ту картину происшедшего, что я так отчётливо себе представлял – и почти мгновенно выстроив события, действия, людей в новом, неожиданном порядке. И тотчас же все странности, все несообразности, все кровавые загадки этой ночи соединились в единое целое, в чёткую, хотя и запредельно жестокую систему.

Я вдруг осознал, что мои кулаки сжаты до боли.

По-существу, вся информация, полученная в эту ночь, всё увиденное и услышанное, прямо или косвенно указывало на убийцу. Надо было лишь правильно осмыслить факты – и простой вывод напрашивался сам собой.

Теперь я знал, что на уме у Волка. Я знал, как он собирается поступить дальше. Я даже знал, кто он такой.

А главное – я понял, что надлежит сделать мне.

Я проверил пистолет – в обойме осталось ещё три пули. Что ж, более чем достаточно.

Я вышел из гаража и пошёл к погружённому во мрак дому. Шея саднила всё ощутимее, но я перестал обращать на это внимание.

В доме царила та же мёртвая тишина.

Я включил фонарь и осветил коридор. Он был пуст, только едва уловимый запах пороховой гари в воздухе напоминал о недавней перестрелке.

Я прошёл по коридору несколько шагов, остановился возле двери кабинета. Скользнул лучом фонаря по комнате, осветив труп Глеба Эдуардовича, потом перевёл луч чуть вбок, одновременно освещая и часть коридора, и край комнаты.

Я посмотрел в темноту, которая клубилась в неосвещённой части коридора, и прислонился плечом к дверному косяку.

– Знаешь, Волк, – произнёс я, стараясь, чтобы голос мой прозвучал достаточно громко и отчётливо, – ты умеешь прятаться. И всё-таки я попробую тебя отыскать. Но сначала я хочу тебе немного рассказать о себе, прежде чем я тебя найду.

Я сделал паузу. Ответом мне была та же тишина. Погружённый во мрак дом молчал.

– Я в жизни переменил много профессий, правда, в основном по молодости. Как, кстати, и ты. Ну, ещё, конечно, столько лет забрала служба… Но, знаешь, я об этом не жалею. К тому же и в армии у меня было тоже много разных специальностей. Знаешь, какая последняя?.. Системный аналитик. Меня учили объяснять и сопоставлять факты. Нет, ты не подумай, я не хвастаюсь. Просто я хотел сказать, что действительно сменил чертовски много профессий, – я усмехнулся, – даже самому не верится, как вспомню. Но вот кем мне ещё не доводилось быть, так это… воскресителем мёртвых.

Я резко развернул луч фонаря и остановил его прямо на трупе Глеба Эдуардовича, который всё так же полусидел-полулежал в пяти шагах от меня.

– Подъём, друг мой. Комедия окончена.

Мертвец не шелохнулся. Его полуприкрытый глаз с каменной оцепенелостью глядел в пространство.

– Знаешь, что меня навело на мысль, кто ты такой? – произнёс я. – Комната наверху. Там куча твоих кассет, ты ведь меломан. А больше всего любишь Высоцкого. Кстати, я заметил название кассеты, которая лежала там поверх остальных – «Охота на волков». Твоя любимая песня, правда? Об этом мне и хотела сказать твоя жена, когда ты прервал её на полуслове пулей. Ты ведь ждал, когда мы уйдём, чтобы скрыться самому. А тут услышал её слова и запаниковал. И стал стрелять. Боялся, что я смогу подметить аналогию и догадаюсь, откуда взялась эта твоя кличка – Волк. Как будто я и без того не мог всё сопоставить.

…Я говорил медленно, почти лениво, но мысли мои неслись лихорадочной чередой.

Если я возьму Волка живым, его, как пить дать, отправят в психушку. Он гениальный имитатор – он сыграет и сумасшедшего. К тому же он и без того ненормален – так что ему, собственно, почти не придётся актёрствовать и симулировать. Но даже если его каким-то чудом и осудят по-настоящему, то смертной казни в нашей самой гуманной стране всё равно нет. И он будет довольно комфортабельно существовать ещё чёрт знает сколько лет. А если дело ограничится психушкой (как, скорее всего, и случится), его могут даже когда-нибудь и выпустить – мало ли, до каких высот «гуманизма» дойдут в скором будущем наши так называемые «защитники прав человека». При твоём уме и изобретательности, Волк, ты, я уверен, найдёшь способ в конце концов оказаться на свободе…

Ну нет, хладнокровная тварь, не всё так просто. Я видел в газетах фотографии мужчин, женщин, детей, стариков, которых ты убил. Обычные лица нормальных и хороших людей. И я видел у моих друзей из «убойного отдела» фотографии того, что ты с ними сделал… Ты ведь ни щадил никого, никогда. Поэтому и сам не заслуживаешь пощады.

Но я, в отличие от тебя, не убийца. И поэтому я хочу, Волк, сказал я мысленно, чтобы ты начал первым. Это единственная поблажка, которую я тебе даю. Хотя для меня она, само собой, оборачивается смертельным риском. Ну что ж… пусть мы будем с тобой на равных. Так что радуйся, Волк, у тебя ещё есть шанс. Но вслух я сказал нечто иное:

– Кем ты себя вообразил – суперзверем, карателем всего рода человеческого?..

Он чертовски тщеславен (о чём ярко свидетельствуют хотя бы его многочисленные писульки в газеты) – и я буду бить в эту слабую точку, снова и снова, потому что мне теперь нужно одно: спровоцировать его на удар. Его самообладание не вечно. И время ещё есть.