Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова

нажал кнопку. Когда Ольга появилась в дверях, пошел ей навстречу… Спустя месяц после того, как он помог ей поступить в педагогический институт, Ольга переехала к нему. Узнав об этом, жена сообщила ему, что считает себя свободной. Первые месяцы на душе было смутно, потом прошло. Работа поглощала все время и все силы. Завод осваивал выпуск продукции с трудом. Не ладилось то одно, то другое, постоянно чего-нибудь не хватало. Сказывалась удаленность от промышленных центров. Шелепин не мог бы припомнить, сколько раз он ожидал, что его снимут. Его критиковали и отчитывали, вписывали ему выговоры, но …не снимали.

Из всех своих многочисленных обязанностей директора он отдавал предпочтение организации производственного процесса. Он любил просторные цехи с рядами масляно поблескивающих станков, запах нагретого металла, груды только что изготовленных деталей. Ему нравилось, проходя по цеху, взять в руки такую деталь, еще не остывшую от обработки, с блестящей, чистой резьбой, ощутить ее тяжесть. И там, где нужно было применить знания инженера, он был и находчивым, и дерзким, и дальновидным. В таких случаях он готов был неделями не выходить с завода. На разрешение производственных проблем он стягивал все силы коллектива, использовал все ресурсы. Остальные же дела своего большого хозяйства — жилищное строительство и многие другие — охотно доверял тем, кто непосредственно отвечал за них.

Завод обрастал новыми цехами. Шелепин почти физически ощущал, как набирает силы, крепнет организм завода, и в последнее время испытывал особый душевный подъем, словно эти силы вливались и в него. Он уже заглядывал в завтра, видел будущее своего предприятия, когда все процессы и операции на нем будут протекать спокойно и слаженно, в нетерпении спешил приблизить этот час. И вот заболел.

— Сердце подкачало, — сказала врач и добавила с нескрываемой досадой: — Разве можно так варварски относиться к своему здоровью? Вы там, у себя на заводе, и к механизмам так относитесь? Нет? Я и то думаю… А теперь извольте полежать. Ничего, выкарабкаетесь. И проживете еще столько же. Если будете впредь побережливее.

Он как-то сразу доверился этой скромной и усталой женщине. Первое время она появлялась возле него несколько раз в день, привозила с собой других врачей и озабоченно выслушивала их мнение. Потом стала приезжать одна, обычно под вечер, и каждый раз после разговора с нею ему становилось спокойнее.

Никогда в жизни у него не было столько свободного времени. Вначале он много спал, только сон был уже не таким, как прежде, когда его не беспокоили никакие сновидения и он вставал бодрым, словно отдыхал целую неделю. Теперь во сне он то прыгал с парашютом, то укладывался спать на краю крыши многоэтажного здания, и от высоты у него захватывало дух. Просыпался весь в поту с бешено колотящимся сердцем.

Газеты врач советовала ему пока не читать, радио не слушать, настояла, чтобы телефон перенесли из спальни в прихожую, и запретила пропускать к нему кого-либо с завода. Он оказался отрезанным от всего, что окружало его до сих пор. Первое время он этого не замечал, но как только стало полегче, остро почувствовал необычность своего положения, снова мысленно вернулся к повседневным делам и заботам. Очень хотелось хотя бы позвонить на завод, узнать — как там? Правда, особой тревоги он не испытывал, случалось и раньше отлучаться в командировки, в отпуск. Он не глушил инициативы своих подчиненных и теперь был уверен, что сумеют справиться и без него. Знал, что вспоминают его, интересуются состоянием его здоровья.

Лежа целыми днями без дела, он невольно прислушивался к тому, что происходило в квартире, присматривался к жизни своей семьи. Обычно, поглощенный работой, он не очень-то вникал в эту жизнь. Теперь он как бы заново узнавал своих близких, жену и дочь — тихую пятилетнюю девочку. И дело тут было не только в том, что лишь в эти дни он по-настоящему понял, что значит для человека семья, близкие. Неожиданно для себя он сделал много открытий, и далеко не все они были приятны.

3

Вскоре после того как он заболел, жена решила переменить на его постели белье. Он не возразил, ему и в голову не пришло, что такая мелочь, которую он раньше попросту и не заметил бы, как люди не замечают своего дыхания, потребует от него такого напряжения душевных и физических сил.

Развернув белоснежную хрустящую простыню, Ольга стояла перед ним, а он не мог даже сдвинуться с места. Дрожащими руками снова натянул на себя покрывало.

— Надо переменить, — повторила жена, — вот тут глюкозой облили.

Он пробормотал что-то, избегая ее взгляда, и вдруг обнаружил, что стесняется перед этой женщиной своей наготы и беспомощности.

— Ну вот, — сказала Ольга, и он, обладая чуткостью, свойственной страдающим людям, почувствовал, что она не испытывает в эту минуту ничего, кроме досады на него. Ни душевной боли, ни жалости даже, только досаду. За то, что она должна заниматься всеми этими делами, из которых состоит уход за больным, да еще уговаривать.

Он молча сбросил с себя одеяло и позволил сделать все, что было нужно. Жена ушла, захватив снятое белье, а он долго лежал неподвижно, с устремленным в одну точку взглядом.

За все годы, прожитые с этой женщиной, он ни разу не задумался о своих отношениях с ней. Теперь подумал, что знал Ольгу такой, какой ее знали все, — цветущей, со вкусом одетой, с манерами человека, помнящего о своем достоинстве. Такой он встречал ее, возвращаясь с работы, такой она бывала с ним в театре, в гостях. Ему было известно, что в коллективе школы, где Ольга преподавала русский язык и литературу, с ней считаются, что несколько мужчин в городе влюблены в нее. Это льстило его самолюбию. Он считал ее самым близким человеком. Да и как же иначе? Она его жена. Теперь он пытался припомнить лучшее, что было между ними, и не мог. Все было так обыденно.

Может быть, все дело в том, что он старше ее на шестнадцать лет? Шелепин пошарил рукой по тумбочке и взял в руки маленькое круглое зеркальце от дамской сумки. Придирчиво разглядывал себя несколько минут. Было непривычно видеть лицо небритым. Оно осунулось и пожелтело, глаза ввалились, и густые брови нависли над ними, углы большого, твердо очерченного рта опустились. В темной шевелюре еще ни одного седого волоса. Раньше ему никогда не давали его годы. Теперь, пожалуй, можно дать. Но и только.

Шелепин усмехнулся своему отражению и положил зеркальце на место. Однако вот так же точно отложить в сторону и мысли было трудно.