Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте

Вот недавний случай: три недели назад вышеподписавшийся, идя от Агилас к мысу Палос и будучи предуведомлен добрым «Телетьемпо», что ветер северо-восточный, силой три балла, волнение слабое (прогноз действовал якобы до следующего дня), в 9 утра обнаружил, что волнение — сильное, что ветер — юго-восточный, до тридцати семи узлов, то есть силой до восьми баллов. Яхту бросало из стороны в сторону, никак не удавалось стать кормой к ветру, а ветерок меж тем все свежел и свежел. По счастью, до берега было еще пять миль, и ветер попутный, так что я успел юркнуть в Картахену, вместо того чтобы разбиться о скалы. И вот, подгоняемый ударами четырехметровых волн в корму, я и помчался сквозь шторм. Через два часа после того, как я ошвартовался (а скорость ветра в акватории порта достигала сорока двух узлов), влетел в гавань голландский кеч «Амазонка», только что едва не погибший в сильнейшем 9-балльном шторме. После того как я помог ему причалить — голландец плавал в одиночку и семь часов простоял у штурвала, сражаясь за свою шкуру, — я взял телефон и из чистого любопытства набрал 906365371. Было четыре часа дня. Тот же консервированный голос — за целый день так и не сменили запись — убедительно и настойчиво подтвердил, что ветер северо-восточный, волнение три балла. Я повесил трубку и некоторое время наблюдал, как огромные валы прыгают на волнорезе Сан-Пьедро, возносясь выше мачт пришвартованных там фрегатов. Теперь я, кажется, понимаю, что случилось с Непобедимой Армадой — наверняка Филипп Второй звонил в службу «Телетьемпо».

Так вышло, что, оказавшись однажды в Барселоне, вышеподписавшийся дочитал (в очередной раз) до конца «Солдат всегда солдат» Форда Мэдокса Форда. Пав жертвой собственной непростительной непредусмотрительности, другими книгами я не запасся, и потому, измаявшись от скуки и пытаясь убежать от нее и неизбежной ее спутницы — меланхолии, я, как Измаил из «Моби Дика», который решил искать приют в море, двинулся вниз по Рамбле, дошел до Атарасанас и попал в Морской музей.

А вы-то знаете, что такое музей Атарасанас? История (кажется, я уже где-то писал об этом) — это тот единственный ключ, который позволяет постичь настоящее так, как это подобает свободному человеку, а когда вокруг все смутно и неясно, человек обретает силы, способность бороться, кураж и драйв там, где собраны старые камни и вечно неизменные пейзажи, — то есть в убежищах музеев и библиотеки. Они существуют не только для того, чтобы их фотографировали восемьсот тыщ японцев и чтобы плодились бессчетные стада туристов, — нет, это память отцов и дедов и всех тех поколений, которые и формируют нашу память. Иными словами, входя в музей, будь то музей испанский, французский, английский или австрийский, я не в гости прихожу, а к себе домой. Я ищу там собственные свои следы в предметах, которые сумели спастись от кораблекрушения под названием «время». Я — европеец и средиземноморец родом (многообразным и богатым), и потому ни одно из деяний и изделий, нашедших приют в этих чинных залах, не чуждо мне. И, стало быть, ни у кого нет права требовать, чтобы я считал себя посторонним во всяком музее и уж подавно — в морском, ибо нет отчизны великодушнее и радушнее, чем море, как ничто иное сближающее и объединяющее людей.

Тем не менее администрация Атарасанас сделала все возможное, чтобы создать музей дремуче-провинциальный, положив в основу отбора — или отброса? — экспонатов принцип, по которому их богатейшее собрание, способное дать представление о пространстве нашей общей истории со всем, что было в ней хорошего и плохого, — расчетливо и умышленно организовано, а вернее — приспособлено для достижения одной цели: убедить посетителя в том, что существует отдельная морская каталонская история. Вопрос о праве на это самое существование не подлежал бы обсуждению, будь он, с одной стороны, вписан, как ему пристало и подобает, в историю королевства Арагон и его средиземноморской экспансии, а с другой — в несравненно более обширную морскую историю всей Испании, богатую такими славными деяниями, как кругосветные плавания, грызня с Англией, открытие Америки, торговля с Индиями, Трафальгар, борьба с турками и битва при Лепанто.

Однако же нет. Власти, от которых зависит музей, по богатству фондов не имеющий, вероятно, себе равных в Европе, на самом деле заботятся лишь, чтобы пояснительные подписи под витринами были исключительно по-каталонски. Чтобы подчеркивалось каталонское происхождение наемных солдат, доблестно служивших в Византии. Чтобы три четверти пространства занимала свинцово-тягомотная экспозиция старинных фотографий и конторских книг, посвященная таким увлекательным темам, как экспорт сукон и пряж из Таррасы в дельту реки По, или путешествие, предпринятое Жорди Бофаруллем, купцом из Бахо-Льобрегата, в Тунис для закупки тонны фиников, или тому, сколько сардины вылавливалось в месяц каталонскими шхунами, построенными, кстати, на верфях Майорки или Валенсии. И эта захватывающая история преподносится как «апофеоз каталонской коммерции в Средиземноморье», или «высший взлет морской каталонской торговли», или еще как в том же роде. И в морском музее, находящемся в стране, где жили и действовали Хуан Себастьян Элькано, Чуррука, Масарредо[8], Хорхе Хуан, Хуан Австрийский[9], Блас де Лесо, Барсело и многие другие, единственным человеком, чьи личные вещи удостоились экспозиции, оказался генерал Прим[10]. Он, правда, не был моряком, зато происходил из Реуса. И все же самое нестерпимое — это предмет особой гордости музея, королевская галера, на которой при Лепанто держал свой флаг дон Хуан Австрийский, — вырванная из контекста, насильственно отторгнутая от любых и всяких исторических коннотаций, способных так сильно обогатить ее внушительное присутствие и вызвать столько воспоминаний. Среди прочих — и о бедном и безвестном солдате по имени Мигель де Сервантес Сааведра, который на галере этой служил, и сражался, и потерял руку при обстоятельствах, слава которых не померкнет в веках.

А знаете, что я вам еще скажу? Если бы это зависело от вышеподписавшегося, он бы с удовольствием обменял оспариваемые саламанкские архивы на эту старую, милую моему сердцу королевскую галеру — обменял и перевез бы ее в другое место. Куда-нибудь туда, где не осквернят мои воспоминания ни об этом корабле, ни о море, которое мы с ним бороздили.