Грехи наши тяжкие - Евгений Лукин

– Да погоди ты! С чего ты вообще взяла, что подумают на тебя? Ты что, разболтала кому-нибудь? На даче…

Запнулась, воззрилась в пустоту. Ну точно, разболтала.

– Нет, – решительно отрубила она. – Эти не могли.

– Кто?

– Соседи.

– А мы могли?

– Вы – могли.

К счастью, сотик, носимый ею на кожаном гайтане, даря нам с Лёшей отсрочку, заиграл нечто бравурное. Вышла.

Мы переглянулись. И начал до нас помаленьку доходить весь ужас сложившегося положения. Это ж вам не стакан, сбитый с краешка стола чьим-то неловким локтем, – это львы, ещё и позолоченные! Съест ведь. Сгложет. Методично и неотступно изо дня в день будет долбить и долбить в одну точку, требовать чистосердечного признания, пока в наших замороченных головах не возникнет уличающе подробная картинка ночного кощунства, в котором мы затем и покаемся.

По телефону она говорила довольно долго. Оробелая тишина стояла в офисе. Наконец хрупкая, похожая в профиль на сайгака Лина Эльбрусовна устремила на нас влажные выпуклые глаза и произнесла испуганным баском:

– Ребята… А в самом деле, зачем вы это сделали?

* * *

В ночь с субботы на воскресенье мы действительно – чем хотите поклянусь! – пьянствовали у Толи Чижика в связи с недавним отъездом его Людмилы на пару дней в санаторий. Собственно, пьянкой это можно было назвать лишь с большой натяжкой – так, мальчишник, посиделки бывших сокурсников. Болтали обо всём на свете, обсуждали мировые проблемы, ну и, как водится, не могли не схватиться по поводу знаменитого нашего земляка, изобретателя хроноскопа Ефима Голокоста. Лёша придерживался версии о жульнической сути его исследований, мы же с Толиком полагали, что он просто ненормальный.

Свалились под утро – скорее от утомления, нежели от выпитого.

Когда на исходе следующего дня я нагрянул к Толику на квартиру, та уже была приведена в исходное состояние и блистала чистотой. Нигде ни единой улики.

– Толик, – сказал я. – Ты не мог бы подтвердить, что мы всю ночь просидели у тебя и никуда не отлучались?

В глазах Толи Чижика засветились разом испуг и нездоровое любопытство.

– С ума сошёл? Людка завтра вернётся – башку оторвёт.

– А иначе нам с Лёшкой башку оторвут.

– А ему-то за что?

– А мне за что?

Толик заморгал.

– Н-ну… я думал, тебя Томка твоя к кому приревновала…

– Никто нас не при… не приревновывал! Алиби обеспечь.

– В полицию? – Толик замер.

– Если бы! Дуеву Дуню знаешь?

Знал ли Толик Дуню Дуеву? Ох, знал… Его Людмила, как, между прочим, и моя Тамарка, работали с ней когда-то в одной фирме (тесен мир) и до сих пор часто перемывали ей косточки. Дура. Прямая, как шпала. Живёт не ради радости, а ради принципа. Если вбила себе что-нибудь в голову – ничем не вышибешь. Потом неизбежно принимались жалеть. Бедняжка. Муж сбежал. От дочери из Питера – эсэмэска раз в полгода. Но что ни говори, а такие люди необходимы. Она и ответственная по подъезду, она и член дачного правления… Другая бы триста раз плюнула, рукой махнула, а эта – нет, эта не отступит. Да и в конце-то концов, должен же кто-то бороться за справедливость!

В принципе, с последним высказыванием я согласен. Кстати, с предыдущими – тоже. Единственная оговорка: пусть себе борется с кем угодно, лишь бы не со мной! Сдаюсь заранее…

Однако признать свою вину в данном случае означало попасть из огня в полымя: заказать нас буржуин, допустим, не закажет, а в суд подать может. Оно нам надо?

Забегая вперёд, скажу: я преклоняюсь перед Толей Чижиком. Сохранить юношеские идеалы до такой степени, чтобы ради старой дружбы, рискуя расположением супруги, во всеуслышание огласить правду, – это, признайтесь, не каждому дано.

Уламывал я его, не скрою, долго, но в итоге уломал.

Назавтра выяснилось, зря я это сделал.

* * *

Недобрые предчувствия возникли у меня сразу же, стоило переступить порог офиса. Шелестели бумаги, шуршала клавиатура, за окном шла утренняя склока воробьёв. Правдоискательница безмолвствовала – победоносно и загадочно. Наконец разомкнула уста.

– Мне вчера звонил муж Людмилы, – скрипуче объявила она.

Шелест, шорох, чириканье – всё смолкло.

– Надо же! Дружка подговорили, чтобы он их отмазал, – как вам такое понравится?

– Дуня! – хрипло сказал я. – Толя Чижик – честнейший человек.

– Как же честнейший, если врёт? Нагло причём!

Умный Лёша помалкивал. А я сорвался:

– Сколько тебе свидетелей надо? Пять? Десять? А вот запросто! Мы с Лёшей спиртное в угловом магазине брали – знакомых полно…

– Знакомых… – хмыкнула она. – Эти уж точно подтвердят!

– И продавщицы подтвердят! Они нас там в лицо знают!

– Да я думаю…

– И было это перед самым закрытием! Как бы мы оттуда до твоей дачи добирались? Среди ночи! Тридцать километров от города…

– Вы же не знаете, где моя дача находится, – с холодным презрением напомнила она.

– Тогда – не знали! Теперь – знаем!

– Ой!.. – внезапно сказала Лина Эльбрусовна и с ошеломлённым видом взялась кончиками пальцев за крылья своего сайгачьего носа. Влажные, чуть выпуклые глаза выразительны как никогда.

Все повернулись к ней.

– Дуня… – виновато и растерянно призналась она. – А ведь они правду говорят. Я тоже в субботу видела, как они из этого магазина выходили… С покупками… В десятом часу…

Лина Эльбрусовна осеклась, но было поздно. Правдоискательница смотрела на неё с укоризной.

– Значит, и тебя уже обработать успели, – горестно подбила она итог. – Ну, Лина… От кого, от кого, а уж от…

Всё-таки удивительное это изобретение – сотовый телефон. Сколько раз он выручал меня в трудные мгновения! Выручил и на этот раз. Услышав знакомую мелодию, сопровождаемую биением в нагрудном кармане, я извинился и поспешно вышел в коридор, чем спасся от грядущей разборки. Зато нарвался на другую. Звонил Толя Чижик, и был он близок к истерике.

– Да идите вы все! – захлёбываясь, кричал этот честнейший человек. – С вашими львами, с вашими… Людка вернулась – разговаривать со мной не хочет!

– Дунька стукнула? – упавшим голосом спросил я.

– А то кто же! Алиби им подавай!

– Господи, что же делать? – проскулил я.

– Что делать, что делать!.. К Голокосту обратись – прошлое он уже наблюдать научился! – жёлчно посоветовал Толик.

* * *

Избитая фраза «В каждой шутке есть доля шутки» кажется мне излишне заболтанной и нуждается в сокращении. «В каждой шутке есть доля» – так, на мой взгляд, куда короче и точнее.