Короли Кипра в эпоху крестовых походов - Светлана Близнюк

IV. Наконец, далеко не последнюю роль в проведении крестовых походов, а в психологическом отношении, пожалуй, первостепенную, сыграло истинное религиозное рвение, религиозная экзальтация воина-крестоносца, его искренняя вера в то, что он ведет Священную войну за освобождение Гроба Господня, и через свои деяния, свои помыслы очищается и спасает свою душу. Крестовые походы дали тот новый ориентир в жизни, который был столь необходим — возможность достижения «Божьего мира», и новую цель в жизни — освобождение Гроба Господня. Появилась и новая сила — армия крестоносцев, «войско Господне». Святой Крест стал оружием, приносящим победу.

Итак, политика папства, красочные рассказы паломников о Святой Земле, социально-экономические проблемы разжигали огонь истинного религиозного чувства, которое было присуще средневековому человеку в принципе. Совокупность и сложное переплетение различных факторов бытия феодальной Европы XI в., различных проблем, религиозных верований, настроений и мировоззрений получили в области идеологии религиозную форму «Священной войны», а в области политики — форму крестового похода. Экспедиции крестоносцев, по сути своей не являвшиеся чем-то новым, если рассматривать их только как завоевательные войны, стали новым типом войны в истории Средневековья. Это не была обязательная феодальная служба. Это была «добровольная» война, т.е. это был исключительно добровольный акт покаяния и самопожертвования во имя Господа; каждый заключал договор с самим Христом («negotium Christi») и зависел исключительно от него. Крестовые походы оказались снадобьем, нарушившим размеренное течение жизни тогдашней Европы, деянием, открывшим новый период в истории и культуре средневековой Европы.

Выше мы коснулись причин возникновения крестоносного движения в Западной Европе. А что же Византия? На первый взгляд кажется странным, что христианская страна не только не приняла крест, но и с большим опасением и даже враждебностью отнеслась к крестоносцам, хотя, безусловно, иногда она пыталась использовать крестоносное войско в своих политических интересах. В чем же дело, в отличиях дипломатической линии Византии, в страхе, что крестоносцы — эта рыцарская вольница — окажутся на ее территории, или же имели место причины религиозного и идеологического характера, не позволявшие византийцам принять крест? Дело в том, что борьба с неверными была постоянной, насущной проблемой для Византии. В силу своего географического положения империя вот уже несколько столетий воевала с мусульманами: персами, арабами, турками-сельджуками. Вряд ли Византию можно было зажечь кличем «На Восток!» Для византийца Восток — это не далекая и неведомая благодатная земля. Это его собственная земля, хорошо ему знакомая и воспринимаемая как своя, родная, но лишь временно утраченная.

Кроме того, по-другому устроенное государство, поземельные отношения, несхожие с западными, заставляли сыновей земельных магнатов стремиться не на войну, не на завоевание новых земель, а в столицу, чтобы занять выгодное место при дворе, ибо только там можно было сделать государственную карьеру и разбогатеть. Таким образом, смысл жизни византийцу виделся иным, чем западноевропейскому рыцарю. Другая, чисто практическая, банальная проблема: Византия к началу Первого крестового похода просто не имела ни материальных, ни физических сил, чтобы присоединиться в конце XI в. к крестоносцам. Однако император Византии Алексей I Комнин усмотрел для себя возможность использовать западноевропейских рыцарей, коль скоро они появились на его территории, и их руками возвратить себе утраченные земли в Малой Азии.

Что касается страха Константинополя перед рыцарской вольницей, то эта причина тоже существовала. В начале правления Алексея I Комнина (1081–1118) из византийской столицы действительно прозвучал призыв к Западу о помощи против турок-сельджуков. Но Алексею I удалось справиться с трудностями, и к началу Первого крестового похода огромное войско помощников из европейских рыцарей на византийской земле было уже не нужно. Для жителей византийской столицы эти грубые люди, расположившиеся лагерем под стенами Великого города, были крайне неприятны. Всегда существовало также и предубеждение западноевропейцев против Византии. Требование Алексея I к рыцарям принести ему присягу верности и более чем холодный прием, оказанный крестоносцам в Константинополе, еще более усилили эти чувства и вселили дискомфорт в души тех, кто, по их собственному убеждению, пришел «спасать» восточных христиан. Итак, начало эпохи крестовых походов не служило добрым предзнаменованием хороших отношений между Византией и Западом.

Есть еще одна, может быть самая важная причина, удалившая Византию от крестоносцев. Эта причина — религиозного характера. В Византии была отличная от западноевропейской концепция (не социальная, а именно религиозная), определявшая отношение к воителю как таковому. Эта концепция базировалась на учении Василия Великого. Воин в силу своей профессии не может не убить. Он обязан повиноваться приказу, и убийцей он не считается. Но воин, даже если он ведет борьбу с неверными, не получает ореол святости. Смерть в бою не рассматривалась как мученичество. Борьба против неверных была жизненно необходима, но не более того. Профессия воина не была окружена такой романтикой и уважением, как на Западе. Василий Великий призывал бывших воинов к трехгодичному отшельничеству и покаянию. Византийский священник вообще не мог взять в руки оружие и стать воином. Поэтому образование духовно-рыцарских орденов, подобных западноевропейским, было в Византии абсолютно невозможно.

Западноевропейская идеология крестовых походов базировалась скорее на учении св. Августина, который вполне допускал, что война может вестись по изволению Бога. Для крестоносца «Священная война», которая проводилась в интересах церкви, давала «средства к спасению», а потому она была позволительной, законной и даже желательной[32]. Что же касается Византии, то невозможно не согласиться с утверждением М. Балара, что «религиозный идеал крестовых походов был совершенно непонятен на греческом Востоке, который игнорировал идею священной войны... Взятие Константинополя латинянами в 1204 г. стало результатом этого взаимного непонимания». Именно Византия, а не исламский мир, в конце концов, оказалась жертвой крестоносцев[33].

Завоевание крестоносцами Константинополя в 1204 г. оказалось поворотным событием для всего последующего крестоносного движения. В сознании европейцев произошел глубокий перелом. Подсознательное ощущение вины за невыполненный долг, за обет, данный Богу, порождает лихорадочный поиск объяснений и оправданий содеянного. С особой силой в крестоносной литературе зазвучал «троянский миф» о коварных и жестоких греках, принесших так много зла и страданий предкам европейцев троянцам[34] и победивших их не в открытым бою, а с помощью предательства и обмана. Взятие и разорение Константинополя, таким образом, является воздаянием грекам за их грехи, измену, коварство, высокомерие и т.п. «Троя принадлежала нашим предкам, — передает слова одного из крестоносцев Робер де Клари, — а те из них, кто уцелел, они (Эней — С. Б.) пришли оттуда и поселились в той стране, откуда пришли мы; и так как Троя принадлежала нашим предкам, то мы поэтому и прибыли сюда (в Константинополь — С. Б.), чтобы завоевать землю»[35]. Подобную же позицию высказывает Гюнтер Пэрисский: завоевание Константинополя — естественный реванш за несправедливость греков по отношению к троянцам[36]. Обвинение византийцев в схизме становится прекрасным дополнительным аргументом для доказательства правомерности захвата Константинополя крестоносцами. Эпистолярный натиск апологетов не канул в Лету, и в XIV–XV вв. большинство латинских авторов, писавших о крестовых походах, считали, что обращение в католицизм схизматиков-греков было едва ли не более важным делом крестоносцев, чем борьба с неверными[37]. Таким образом, после завоевания крестоносцами Константинополя в 1204 г. в идеологию крестоносного движения вносятся концептуальные «поправки». Апостольский престол, а за ним и все будущие участники крестовых походов раздвигают границы для ведения «Священной войны». Отныне врагами веры мыслятся далеко не только неверные мусульмане, захватившие Гроб Господень, но и любой, кого объявят врагом католической церкви: схизматики-греки, еретики внутри Европы, язычники в Прибалтике, мусульмане на Пиренеях или в Северной Африке. Если «плюралистическое» видение задач крестоносного движения существует, то свое начало оно берет именно в 1204 г.