Кошачья голова - Татьяна Олеговна Мастрюкова

Я ее ненавижу, себя ненавижу. Почему это именно со мной? Что я такого сделала?.. Что она тебе сказала?

— Что плюнула врачу на рукав.

Сестра не успела ответить. Лицо ее немедленно приняло хитренькое выражение, губы утончились, и Палашка гаденько захихикала:

— Дурачина, дурачина! Так ему, так ему! Руку оторвало! Ха-ха-ха! Машиной-то — чик! А вот, а вот, а вот. Йой, ёшки- ёшки-ёшки-йой! А я ему поплювала. Ишъ какой, ишъ какой. Тпру-у, пру-у. Нет, говорит, никакой Палашки. Вот ему, вот ему! Полежит, подумает, каково ему без руки. Бз-з-з! Бз-з-з! Каково это — Палашки нетути! А вот, а вот, а вот!

— Пошла вон, тварь, — прорычал я тихо, чтобы мама не услышала.

Она же убеждала меня (и себя), что это просто у сестры подростковый кризис, что это все равно наша Алина. И Палашка — тоже наша Алина, поэтому нельзя относиться к ней иначе, чем обычно. Но я отлично знал, что Алина — это Алина, а Палашка — это Палашка. И никогда я Палашку не буду считать за свою сестру. Потому что есть Алина, а есть паршивая икотка.

Не знаю, действительно ли икотка послушалась меня или нарочно затаилась, чтобы насладиться тем, что Алине предстояло услышать.

— Что с ним, Егор?

Это опять была моя сестра. После каждого приступа ее лицо будто теряло все краски, кроме синей и черной. Даже синяки под глазами появлялись, словно ее кто-то отлупил.

Говорить или не говорить? Она все равно рано или поздно узнает. Надо сказать.

— Он в аварию попал. Только я не знаю подробностей, конечно. Эта говорит, что руку оторвало и он в коме.

Лицо сестры сморщилось, но я напрасно напрягся. Она просто заплакала, уткнув лицо в ладони, как самый обыкновенный человек. Как самая настоящая Алина.

Глава четвертая

Как всегда в такой ситуации я ощутил растерянность и полную беспомощность. Вот что мне делать? Частенько я изо всех сил хлопал сестру по плечу с воплем: «Забей, братан!» Сводил все к шутке. Но сейчас это казалось неуместным.

Я все же робко протянул к сестре руку, как вдруг Алина резко подняла голову. Это было темное, хитровато-злое лицо Палашки, не Алинино. Куда только делся его обычный человеческий, живой цвет? Даже аккуратные брови, которые Алина ходила делать в салон красоты, каким-то образом загустели, закустились. И нос заострился.

Завладевшее Алиной существо радостно всплеснуло руками, задергалось:

— Ну вот, ну вот, ну вот. А Алюха чуяла меня, чуяла. Ишь, умная какая. Искала про меня. Боялася. Иой, ёшки-ёш- ки-ёшки-йой.

Я вообще раньше даже вообразить не мог, как человеку спародировать свой обычный голос. Но Палашке это каким-то образом удалось. Это точно не Алина, это проклятая икотка подделала Алинин голос. Издевательски пропищала:

— Диссоциативное расстройство идентичности. Как избавиться? Тпру-у, пру-у! — И тут же расхохоталась отвратительно, глумливо: — А я не така, не така! Ухо режь, кровь не каплет — никого не боюсь! Тпру-у, пру-у!

Я понятия не имел, что это за диссоциативное расстройство такое. Потом пошарил в поисковике — раздвоение личности. Психическое заболевание. Значит, Алина действительно считала, что сошла с ума. Искала способ помочь себе. Но разве сумасшедшие считают себя ненормальными? Что-то не слыхал о таком.

— Что ты к ней прицепилась? Она же хорошая, никогда никому гадостей не делала.

— А пошто мне плохая? Мне хорошая девка нужна, молодая. Ну вот, ну вот, ну вот она шла, вот она шла, окошко открыла. Чихала, чихала, ругалась, а я ей в рот и залетела! Бз-з-з! Бз-з-з-з! Ну вот давно ее ждала, ну вот давно. Кашляла, кагиляла, а я и залетела.

— Да почему ее-то? Других хороших, что ли, не было?

— Ну вот и были, ну вот и были, ну вот. А не звали. Йой, ешки-ёшки-ёшки-йой! А она-то позвала. Давно я ждала, ну вот и дождалася!

Я прямо разозлился. Так бы и двинул этой Палашке, если бы только она не в моей сестре сидела.

—

Не могла она тебя звать, врешь ты, дрянь!

Палашка мерзко расхохоталась, тоненько и пронзительно. Словно комар, который вроде у самого уха звенит, а когда подгадаешь момент и стукнешь, то хлопаешь со всей дури по собственному уху, так что голова гудеть начинает, а эта сволочь опять звенит, как издеваясь.

—

Я-то знаю, я-тo знаю. А ты дурачина! Ну вот, ну вот, дурачина! Звала, звала! На жениха гадала, звала! А какой жених так зовется? Рогатый! Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Вота я заместо и пришла. А я лучше жениха, и вот, и вот! Тпру-у, пру-у. Меня хозяин старушке послал, а я к девочке пошла. Бз-з-з! Бз-з-з! Пошто мне, красавице Палашечке, старая старуха? Вот сидела, ждала. И вот, и вот сидела, она в окошко глядела. Ругнулась, я и вошла. Ругнулась, я и вошла. Бз-з-з! Бз-з-з-з! Ты матюгнись, и в тебя войду. Хошь, войду? Ты же матюгаешься, хорохоришься перед Дашенькой. Вот он я какой смелый да крутой. А ей на тебя плевать. А вот, и вот, и вот! А и мне зачем ты такой?

Палашка показала мне язык. То, что в нормальном, Алинином, исполнении выглядело бы как обычная дразнилка, сейчас отвратительно исказило неузнаваемое сестрино лицо. Я даже старался не приглядываться: правда ли у нее язык раздвоенный, как мне много раз казалось, или нет.

И уж точно я никак не отреагировал на слова про Дашу. Никто не знал, это совершенно точно. Я ни с кем об этом не говорил, вообще ни с кем. Даже ни разу имени ее не произнес. И сейчас не хочу говорить.

Даша — очень красивая девушка, моя одноклассница. Я никогда не заговаривал с ней напрямую. Даже лишний раз старался не смотреть в ее сторону. Не обсуждал с приятелями, не делал никаких попыток сблизиться. Так у меня была хотя бы какая-то надежда, которая тешила мое самолюбие. Можно было представить, что Даша тоже сохнет по мне и только притворяется, что не замечает, потому что боится быть опозоренной отказом. Как я…

Алина не могла знать про Дашу, да ей и неинтересно было. А если бы узнала, сразу начала бы подкалывать, не стала бы момент выжидать.

Не знаю, каким образом об этом пронюхала Палашка, но я ни за что не дам ей повода развивать тему. И вообще, при чем здесь я? Главное — Алина!

— Нет, не брошу Алинку, хорошая девка. Не прогонишь,