Угол падения - Наталья Андреева

«Класс игры невысокий, — вспомнил Леонидов слова великого Остапа Бендера, глядя на то, что некоторые смелые люди назвали бы теннисом. — Зато пижонства до фига. Как красиво он замахивается, ракеточку так в наклон, бац — аут. Е ты мое».

Болельщиков и зрителей было немного. У самого корта ленивая блондинка с дорогим лицом и ногтями, явно не предназначенными ни для какого вида спорта, пыталась болеть за Павла Петровича. И похоже было, что это ради нее он так эффектно, хотя и бестолково, бежит к улетающему за пределы корта мячу. Блондинка пыталась изобразить любовь к великой игре, но то и дело подавляемый зевок сводил на нет все ее усилия.

Она явно скучала, и Леонидов отважился присесть рядом на кончик деревянной скамьи. Несколько минут он украдкой любовался красивыми ногами с явно заграничным загаром и почему-то вспомнил ночной разговор с Ланой. Девушки чем-то были удивительно похожи, но чем? Одна брюнетка, другая блондинка. И глаза незнакомки отливали зеленью морских вод, и помада не таила в своем цвете малиновых оттенков. Но выражение ее лица один в один повторяло то, что было у ночной девушки, и оттого они походили на родных сестер. Наконец Алексей осмелился:

— Девушка, вас не Ланой зовут?

— Еще чего! Я Нора, — протянула она сладким, как бисквит, голоском, почти проснувшись.

— А Нора — это производное от чего, простите?

— В смысле?

— Ну, например, Лана, как мне удалось узнать сегодня утром, выводится из Светланы, а из чего же следует такая редкость, как Нора?

— Из Елены. Елена, Элен, Элеонора, Нора — это все одно и то же. — Девушка явно оживилась.

— Ослепительно! У вас великолепно развито чувство прекрасного. Ну а я просто Леша от просто Алексея.

— Вы чей-то шофер?

— Так похож?

— Да вы же без ракетки. Значит, из свиты.

— А если я прохожий?

— Ну и проходите себе дальше. — Она зевнула, сделав новую попытку погрузиться в неприятное созерцание процесса игры.

— Ладно, Нора, карты на стол. Вы меня почти разоблачили. Я здесь жду Павла Петровича Сергеева, коммерческого директора процветающей фирмы «Алек-сер».

— Пашу? Почему тогда я вас не знаю?

— А должны?

— Я Пашина девушка. — Она тряхнула пшеничной копной и, прищурившись, посмотрела на него.

— А я Пашин следователь.

— Как?

— Леонидов Алексей Алексеевич. Об убийстве Серебрякова наслышаны уже, конечно?

Девушка перестала улыбаться и смотрела на него как на некую музейную редкость, случайно выставленную на распродаже. Пауза грозила неприлично затянуться, но тут игравшие мужчины вдруг сочли, что достаточно приобщились к элитарному виду спорта, и двинулись к сетке пожать друг другу руки. Сергеев, подхватив полотенце, пошел к ним.

Вблизи он выглядел не так спортивно и молодо, как на корте. Фигура начала терять стройность, лицо отражало следы переутомления коммерческой деятельностью. Судя по всему, он любил покушать и выпить. Нора обрадовалась, Леонидов поспешил представиться, пока девица не ляпнула какую-нибудь глупость.

— Ну и что вы хотите? — вяло поинтересовался коммерческий директор, выслушав Алексея Леонидова.

— Поговорить с вами, Павел Петрович, всего лишь поговорить. Как я понимаю, вы были не просто сотрудником фирмы, а близким другом убитого, — учились вместе с Александром Сергеевичем, лучше других знали его. Прошу вас уделить мне немного минут свободного от работы и отдыха времени.

— Нора, сходи купи минеральной воды. Пожалуйста.

— А если ко мне будут приставать мужчины? — Она хорошо заучила свою роль очень красивой женщины и даже при работнике милиции продолжала выдавать соответствующие этой великой роли реплики.

Сергеев поморщился, но ответил в тон:

— Задержи их до моего прихода, хорошо?

Нора пошла выполнять просьбу Паши походкой женщины, на которую всегда смотрят и которая вообще делает всем одолжение своим присутствием где бы то ни было.

— Красивая у вас девушка, Павел Петрович.

— Да, ничего.

— И дорогая, наверное?

— Это имеет прямое отношение к Серебрякову, я правильно вас понимаю? — раздраженно заметил Павел Петрович.

— Как знать, как знать. Я просто сегодня наблюдал, как отнеслась к его смерти такая же очаровательная, как Нора, особа, состоящая с ним в близких отношениях.

Вы никогда не задумывались, будет ли ваша девушка оплакивать вас?

По лицу Сергеева Алексей понял, что задел самолюбие Павла Петровича.

— Я, в отличие от Серебрякова, не женат и дурацкими комплексами не страдаю.

— А он страдал? Какими же?

— Это вы у его баб выясняйте, почему они все терпеть Сашу не могли.

— Кто конкретно питал бурную ненависть? Их что, много было?

— Хватало. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я с женщинами схожусь для взаимного удовольствия. Взаимного, заметьте.

Глядя в это красивое холеное лицо, Алексей даже не усомнился в его словах.

— У вас были конфликты с покойным шефом?

— Меня его женщины не интересовали.

— А если отвлечься от столь волнующей вас темы? — Леонидов начинал думать, что комплексами в отношениях с противоположным полом страдает сам Павел Петрович.

— А что мне с ним было делить?

— Как же так, Павел Петрович, а власть, доходы, влияние? Неужто сидели на вторых ролях и были всем довольны?

— Что ж, вы уже наслышаны, наверное, что милым человеком Серебряков не был. У всех с ним рано или поздно возникали трения. Он никого не любил и никогда никого не жалел. Загонял, как лошадей, и бросал, когда нужда отпадала.

— Следует ли ваши слова понимать как допущенную по отношению лично к вам несправедливость?

— А мне плевать, как вы будете это понимать. Я в Серебрякова не стрелял, сидел дома с Норой, она может подтвердить, да и другие свидетели найдутся. Так что не надо мне наводящие вопросы задавать. Могу доказать, что я вообще стрелять не умею.

— Можете. А что вы так боитесь, что кто-то вас может обвинить? Так боитесь, что даже заранее начинаете оправдываться. Кстати, в Серебрякова стрелял, судя по всему, наемный убийца, так что вам и не обязательно быть мастером спорта по стрельбе, достаточно иметь деньги. Хорошо вам платил покойный? — На жизнь хватало.

Он врал. Ему не хватало. И врал он не только Део-нидову. Миф о собственной обеспеченности, так тщательно созданный им для многочисленных приятелей, давно приносил кучу неприятностей. Все считали Пашу человеком богатым, и он скорее пустил бы себе пулю в лоб, чем признался в обратном. Зависть была тайным пороком этого самолюбивого парня. Злое терзающее чувство возникало из ничего: вот девушка прошла мимо — красивая девушка, а кто-то с ней спит. Почему не он, Павел Сергеев? Машина проехала мимо: шикарная машина, и сидит в ней какой-то лысый хрен, а он, Павел Сергеев, смотрелся бы гораздо лучше. Квартира, в которой живет подруга приятеля, — крутая хата. Он, Павел Сергеев, лучше вписался бы в роскошный интерьер. И дорогие теннисные корты только и ждут легких Пашиных шагов на упругом покрытии. Ждут именно его дорогие магазины, и швейцары в фешенебельных дорогих ресторанах должны улыбаться ему приветливее, чем кому-либо еще. Красивая жизнь, для которой родился на свет он, не имела права лелеять другого. И Паша страдал оттого, что она отторгала его, как инородное тело, случайно попавшее в здоровый организм. Зависть бесконечна, как всякое зло, ибо то, что имеешь ты, кажется незначительным по сравнению с тем, что имеют другие. Чужой кусок всегда слаще, чужая постель мягче, а чужая жена желаннее прочих женщин. Но неглупому Паше Сергееву не хватало ума понять столь простую истину и наступить на горло собственным бессмысленным терзаниям. Он поджаривался на медленном огне самоистязаний, залезал в долги. Ему давали, ибо созданный Пашей имидж служил надежной гарантией возврата. Он занимал у одних знакомых, чтобы отдать другим, потом перезанимал у тех, кому только что отдал, и в итоге очутился в кругу одних только кредиторов. И естественно, самым главным и среди них был начальник и друг Александр Серебряков.