Вестники времен: Знамя над Тауэром - Андрей Мартьянов

— Тьфу, чертовщина, — Гунтер выругался вслух и тряхнул головой, пытаясь отогнать преследовавшие его видения. — Не хватает теперь расстраиваться из-за дурацкого сна!

— Что ты говоришь? — возник в наушниках голос Курта, бортстрелка — Извини, не расслышал.

— Ничего — буркнул Гунтер в ответ и лениво посмотрел через фонарь кабины на вовсю гудевший моторами самолетов аэродром. Практически все пикировщики были готовы к взлету. Еще несколько минут и первая группа эскадры StG1 поднимется в воздух и возьмет курс на запад. Гляньте-ка, машина капитана Браухича уже выруливает на полосу, значит наш черед пятый… Полетаем сегодня.

Да, собственно, дело вовсе не в плохом настроении и не в отвратительном сне. А предстоящая операция просто одна из многих, и вряд ли найдутся разительные отличия от боев за Польшу или Францию. Приказ — проще не придумаешь: взлететь, набрать установленную высоту, идти за ведущим к цели, сбросить груз, развернуться, лететь обратно. Сюда, на бывший французский, а теперь немецкий аэродром, рядом с городом, носящим очаровательное имя Бланжи-Сюр-Брель. Нормандия — Англия — Нормандия, вот и все путешествие. Если все будет хорошо (а вот ничего хорошо не будет— проскочила мысль, — будет плохо. Не знаю как, но плохо), так вот, если задание будет выполнено, а англичане, по своему обыкновению, продолжат хлопать ушами, то все дело займет часа три, не больше. Часть бомбардировщиков, как явствует из приказа, разнесет на куски аэродром берегового командования Дейтлинг, другие отправятся на свидание с объектами в Дуврском порту, а машина с бортовым номером 77 вместе со своей эскадрильей пощупает Рочестер — британскую базу в подбрюшье Лондона, у слияния Темзы и Медуэя. Меланхолия, охватившая никому не известного лейтенанта, сидящего за штурвалом «Юнкерса» с двумя большими белыми семерками на фюзеляже в расчет сейчас не берется. Тут война, а не парижский бордель. И капитану Браухичу не порыдаешь в манишку, как девице из того самого борделя — не поймет. Сантименты и личные переживания подчиненных господина капитана интересуют меньше всего.

«Ну-ну, давай поспокойнее — попытался взбодрить себя Гунтер — двадцать пять лет и не возраст вовсе, и заявлять себе, что жизнь не удалась, совершенно не стоит. Если посмотреть трезво — все нормально. Дом, родители, служба в конце концов! Зачем себя изводить попусту? Давай плюнем на все проблемы и трудности, сосредоточимся на предстоящем деле и станем думать исключительно о нем. Согласен? Ну вот и молодец! Никаких дурных снов, пустых ублюдков, окружающих тебя на земле, начальства, грозных инспекций… Есть только ты, небо, и добрая послушная машина, от которой не приходится ждать обид и разочарований. Самолет — не человек… Только ты и он. Все.»

О сидящем за спиной унтер-офицере Курте Мюллере совсем не вспоминалось, но стрелок сам дал знать о собственном навязчивом бытии в идиллической вселенной, выстроенной Гунтером.

— Я никогда не бывал в Англии, — в наушниках послышалось веселое фырканье — Курт смеялся почти всегда, в отличии от частенько впадавшего в угрюмство командира. — Как думаешь, мы сумеем рассмотреть хоть что-нибудь? Потом стану рассказывать внукам, как я летал над Тауэром.

Гунтер тоскливо возвел очи горе, обдумывая, как отшить разговорчивого Курта, но тут сквозь шипение и болтовню бортстрелка прорвался голос руководителя полетов:

— Первая группа, взлет разрешаю.

Ответил Браухич, и его слова услышали все экипажи:

— Строим правый пеленг, в полете соблюдать радиомолчание!

— Вас понял, — хрипло отрапортовал Гунтер и вслушался в вой мотора. Двигатель уже достаточно прогрелся, никаких неполадок быть просто не могло, приборы в норме… Ну, тогда — вперед!

Увидев сигнал к взлету — три красных ракеты, Гунтер медленно надавил на педаль газа, и самолет, двинувшись с места, пополз вперед, развернулся вправо, почти упершись в хвост тридцать второй машине обер-лейтенанта Дитриха. Последняя вдруг резво побежала вперед, набирая скорость, и Гунтер, поддав газу и снова чисто автоматически проверив работу элеронов, устремил своего стального и безмолвного приятеля вслед. Мелькнули строения у края аэродрома, плиты взлетной полосы слились в единую сероватую ленту, а несколькими мгновениями спустя легкая вибрация, сопровождавшая движение по земле прекратилась — машина плавно поднялась в воздух, к грязному облачному небу. Ну, держитесь, англосаксы! Сегодня у вас будет неудачный день!

Операция «Орлиный налет» планировалась долго и серьезно, подготовка шла со всем тщанием и германской организованностью — еще бы, сейчас на карту поставлена судьба не одной лишь Европы, но и всей планеты! Если получится заставить англичан отказаться от своих непомерных амбиций и призвать к нейтралитету, на мировой карте останутся лишь три империи способных оказывать влияние на ход истории — Германия, Россия и Америка. Потому то и наезжали из Берлина в эскадру нескончаемые проверки и комиссии, возглавляемые важными шишками. Последний раз, всего сутки назад, явились даже господа из ведомства адмирала Канариса. Словом, командование и правительство относились к войне с Англией исключительно серьезно.

…Руки действовали самостоятельно, почти без участия головы: штурвал на себя и потом чуть влево, щелкнуть тумблером, открывающим клапаны воздухозаборника двигателя, пальцы привычно лежат на штурвале… Резко ушла вниз земля, пронеслись под брюхом самолета деревья, остались за кормой холмистые гряды, окружавшие аэродром, и Гунтер выровнял самолет. Справа и чуть впереди шел ведущий, за ним еще три пикировщика с эмблемами эскадры StG1 — черным петушком на желтом щите с красными углами наверху. Семьдесят седьмая машина заняла свое место в строю, двигавшемся к свинцовому полю пролива.

Лейтенант Райхерт любил свой самолет. Иногда он даже казался Гунтеру немножко живым, способным отблагодарить за хорошее обращение или наказать за небрежность. Прошлой весной появилась возможность в этому убедиться. Пускай французы после начала наступления в Арденнах сопротивлялись больше для вида, нежели действительно надеялись остановить пришедших мстить им за Версальский договор германцев, но их авиация, конечно изрядно потрепанная после внезапного нападения, действовала. «Семьдесят седьмая» показала себя прекрасно — за всю компанию машина получила всего несколько пулевых отметин, да шальная пуля случайно попавшая в двигатель заставила повозиться аэродромных техников, а на счету (это кроме наземных целей) даже были два сбитых француза…

«Юнкерс-87» не истребитель, а пикирующий бомбардировщик. Скорость у него поменьше, чем у английских «Спитфайеров» и «Харрикейнов», да и огневое вооружение не ахти какое — пулемет стрелка-радиста, прикрывающий заднюю полусферу да пара неподвижных пушек в консолях. Много не навоюешь. В воздушной войне все как на примитивной фабрике по производству кастрюль: всяк должен делать свое дело, не вмешиваясь в чужие функции. Бомбардировщики обязаны громить наземные объекты врага, а истребительная авиация прикрывать их и драться с чужими самолетами. «Юнкерс», безусловно, куда как пошустрее тяжелых бомбовозов, но все-таки сцепляться с верткими истребителями англичан в воздухе для него — дело рискованное. Однако, «Ю-87» нынче лучший в Европе пикировщик — этот неоспоримый факт наглядно доказал первый год войны.