Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

– Эй, ребята! – позвал толстый дядька снизу. – Что вы там делаете?

– Ничего! – крикнул Джори.

Я вообще никогда не разговаривал с незнакомыми. Джори за это надо мной издевался.

– Как это ничего, если вы торчите на стене? Не валяйте дурака, это частное владение, и вам тут нечего глядеть! Иначе получите!

Он был злой дядька и кошмарный на вид: вся одежда у него была грязная и рваная. Когда он подошел к нам, я увидел, какие огромные и грязные у него ботинки. Слава богу, стена была три метра высотой, достать он нас не мог.

– Мы просто иногда играем здесь, – сказал Джори, который никого не боялся. – Но мы ничего не трогаем. Все здесь, как было.

– А теперь сматывайтесь отсюда! И чтоб ноги вашей здесь не было! Этот дом купила одна богатая дама, и она не желает, чтобы на ее заборах висели дети. И не думайте, что сможете забраться сюда без спроса: она старуха, но у нее много слуг.

Слуг! Ничего себе!

– Богатые люди имеют право жить по своему разумению, – добавил он. – Так, как им вздумается… Бог – это деньги, вот что я скажу.

У нас была одна прислуга – Эмма, значит мы не богатые. Джори говорил, Эмма для нас как добрая тетя: не родственница и не прислуга. Для меня Эмма была чем-то обыденным, ее я видел, сколько помнил себя, и я знал, что меня она любит меньше, чем Джори. Я ее тоже не любил.

Прошло несколько недель. Занятия в школе закончились. А рабочие все еще отделывали соседнее владение. Мама и папа уже, конечно, заметили перемены, и нельзя сказать, чтобы они были счастливы. Мы с Джори оба недоумевали, отчего у нас в доме никогда не бывает гостей, но мама с папой не хотели этого.

– Это все из-за того, что они до сих пор влюблены друг в друга, – шептал мне Джори. – Вспомни: Крис – третий муж у нашей мамы, и ее цветение еще не закончилось.

– Какое такое цветение? – удивился я. – Не вижу никаких цветов.

Джори с почестями перешел в первую ступень высшей школы. Я еле-еле переполз в пятый класс. Я ненавидел школу. Ненавидел и всю эту суету, эти перемены вокруг соседнего особняка. С него слетела вся таинственность. А как интересно нам с Джори там было!

– Мы переждем, а потом как-нибудь прокрадемся посмотреть на эту старуху, – прошептал мне Джори, чтобы не услышали садовники, окапывающие деревья и стригущие кустарник.

Она стала владелицей огромного куска земли, эта старуха. Значит, понадобится еще много работы и много рабочих. Весь двор был усеян мусором: обрывками бумаги, гвоздями, остатками пиломатериалов после ремонта и прочим хламом, нанесенным сквозь железную решетку перед подъездной дорожкой, проходившей поблизости от того, что Джори называл «тропинкой любовников».

Тот самый отвратительный толстый дядька шел к нам, по пути подбирая пустые пивные банки. Он хмурился, будто мы делали что-то плохое.

– Сколько раз говорить вам, парни? – заревел он. – Не заставляйте меня повторять, а то будет плохо!

И он сжал огромные кулаки.

Джори сидел как ни в чем не бывало, не желая слушаться.

– Вы что, глухие? – снова взревел дядька.

Лицо Джори вспыхнуло и сделалось из красивого злым.

– Мы не глухие! Мы живем здесь. Эта стена на нашей территории так же, как и на ее. Так наш отец сказал. И мы имеем право сидеть здесь столько, сколько нам захочется. Поэтому не смейте кричать на нас!

– Ну ты и заноза, парень! – бросил дядька, уходя.

Он даже не взглянул на меня, а ведь я был такой же занозой, только все это таилось внутри меня.

Было время завтрака. Мама что-то рассказывала папе об одной из своих учениц. Барт, по обыкновению надутый, сидел напротив меня, ковыряя свою застывшую запеканку. Он не любил ничего, кроме чипсов и булочек, но папа говорил, что это для него вредно.

– Крис, я думаю, что Николь не выкарабкается, – проговорила мама, нахмурясь. – Как ужасно, что машины сбивают столько людей, а ведь у Николь маленькая девочка, ей только два года. Я видела ее как-то раз. Она мне напомнила Кэрри, когда той было два года.

Папа кивнул, читая утреннюю газету. Та сцена, произошедшая в моем тайном присутствии на чердаке, все время не давала мне покоя. Я часто думал об этом по ночам. Временами я сидел и думал о том, что запрятано в темных уголках моего подсознания. Наверное, что-то важное, но что – я не мог вспомнить.

Даже теперь, когда мама говорила о несчастье, произошедшем с Николь, и о ее дочери, я все думал и думал об этой сцене. Что означали их недомолвки? Кто та бабушка, которой они боялись? И откуда они могли знать друг друга в детстве?

– Крис, – настойчиво сказала мама, – ты меня не слушаешь. У Николь нет родных – никого, ты понимаешь? Нет даже дяди либо тети, чтобы они взяли опеку над девочкой, если мать погибнет. Ты же знаешь, с тем парнем они жили в гражданском браке.

– Хм, – промычал папа, откусывая от пирога. – Не забудь полить сегодня в саду.

Мама нахмурилась еще больше. Папа не был внимательным слушателем.

– Я думаю, было большой ошибкой продать дом Пола и переехать сюда. Его статуи кажутся здесь не к месту.

Это наконец привлекло его внимание.

– Кэти, мы же поклялись друг другу никогда ни о чем не сожалеть. И потом, в жизни есть более важные вещи, чем тропический девственный сад.

– Девственный? Да у Пола был самый ухоженный сад, какой я когда-либо видела!

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Она на минуту замолчала, а потом снова заговорила о Николь и ее двухлетней девочке. Если Николь умрет, девочку отдадут в приют, сказала мама. Папа ответил, что он-то спокоен за судьбу девочки: кое-кто сразу же удочерит ее, если такое случится. Он встал и надел свою спортивную куртку.

– Перестань думать о худшем. Может быть, Николь выздоровеет. Она молода, сильна, очень здорова. Если ты так озабочена, я заеду и переговорю с ее врачами.

– Папа, – вмешался вдруг Барт, молча сидевший до этого над запеканкой, – вы не уговорите меня ехать на восток этим летом! Я не хочу – и не поеду!

– И правильно, – сказал папа, потрепав Барта по подбородку и взлохматив его и без того взъерошенные черные волосы. – Мы не уговорим тебя, и мы не уговариваем. Я надеюсь, ты не останешься дома один, когда мы все поедем.

Папа наклонился, чтобы поцеловать маму на прощание.

– Будь осторожен на дороге.

Мама говорила ему это каждый день, провожая на работу. Он улыбнулся и пообещал, их глаза встретились и сказали что-то друг другу. Я надеялся, что понимаю их язык.

– В ботинке на опушке жила-была старушка, – продекламировал Барт. – С оравою детей, что ж делать с ними ей?

– Барт, что ты там наделал в своей тарелке? Если ты наелся, попроси разрешения выйти из-за стола.