Король лжи - Джон Харт

Такими же бывают и люди.

Мои руки сами управляли автомобилем, ведя его по маршруту, который я знал наизусть, а я только смотрел по сторонам. Промелькнул огромный, знакомый с детства дом. Сейчас он был пустой, составляя имущество моего отца, со следами моих редких посещений, когда я проверял сохранность находящихся в нем вещей. Через два квартала появился мой собственный дом. Он стоял на вершине небольшого холма, внизу проходила трасса, а за ним раскинулся великолепный парк. Это был прекрасный старинный дом, как говорила моя жена, выстроенный на хороших костях, однако нуждавшийся в покраске, да и крыша его поросла зеленым мхом.

За моим домом находился местный клуб Дональда Росса с полем для гольфа, теннисными кортами, клубным домом для развлечений и плавательным бассейном, где в один ряд лежали загорелые тела мужчин и женщин. Моя жена бывала там, поддерживая видимость того, будто мы богаты и счастливы.

С другой стороны поля для гольфа, если знать, можно выйти к прекрасному кварталу Солсбери, представляющему собой целый ряд великолепных новых построек. Здесь жили врачи, юристы, словом, небедные люди, включая профессора Берта Верстера и его жену Глену (королеву всех сук!). Глена и Джин вместе совершали пробежки, когда Джин еще тоже была замужем за хирургом, у нее были загорелые ноги игрока в теннис, и она носила шикарный браслет с бриллиантами. Собственно, это была компания из шести-семи дам, которые играли в бридж и теннис и долгими уик-эндами без мужей потягивали коктейль «Маргариту» на Воображаемом Восьмом Острове.

Безымянный менеджер Джин поведал мне, что женщины до сих пор каждый четверг играют в бридж и заказывают пиццу.

Такой была жизнь моей сестры.

Я спустился на квартал ниже дома профессора Верстера к каменной башне, обвитой плющом, и наблюдал за тем, как Джин поднималась по ступенькам со своей тяжелой ношей. Мне хотелось взвалить на себя ее бремя, хотелось вытащить из дома Глену Верстер под дулом винтовки. Вместо этого я медленно удалялся, обеспокоенный тем, что мое появление еще больше пригнет ее хрупкие плечи.

Я ехал домой мимо клуба и не замечал нарядных костюмов, которые сверкали на солнце. Поднявшись на холм, я заглушил двигатель и спрятался за высокими стенами, ободранная краска которых раздражала меня. Удостоверившись, что меня никто не видит, я зашторил окна и стал оплакивать свою сестру.

Понадобилось двадцать минут, чтобы собраться с духом и пойти в кухню выпить пива. Барная стойка была завалена почтовым хламом, а на автоответчике мигали пять новых сообщений. Меня это заботило меньше всего. Я направился к холодильнику и вытащил за горлышко пару бутылок. Звякнула отлетающая крышечка, и я стал потягивать пиво, одновременно сбрасывая пальто на кухонный стул, затем прошел через пустой дом, в котором никогда не раздавались детские голоса, ко входной двери, распахнутой в лежащий внизу мир. Усевшись на верхней ступеньке, я прикрыл глаза от солнца и сильнее наклонил бутылку.

Я купил этот дом несколько лет назад, когда само присутствие Эзры придавало нашей адвокатской практике респектабельность и отчаянные головы готовы были дорого заплатить только за то, чтобы коснуться полы его мантии. У нас с ним был один на двоих офис и одна фамилия. Это означало, что я мог браться за выигрышные дела, и через полгода после того, как грузовик местной бакалейной лавки при парковке наехал на восьмилетнего мальчика, я выставил счет на сто тысяч долларов.

Сделав еще один маленький глоток, я вдруг запаниковал, оттого что не могу вспомнить имя этого бедного ребенка. Минута длилась бесконечно, я мучился мыслью о своем бездушии, а потом вдруг, подобно вновь появившемуся дыханию, его имя наполнило мою память.

Леон Уильям Мокрей. Память воскресила лицо его матери в день похорон, с потоками слез, которые текли по ее перекошенному от горя лицу и падали прямо на белый воротник ее самого лучшего платья. Я вспомнил сдавленный голос женщины, когда она произносила речь, ее стыд за маленький сосновый гроб мальчика и место на бедном кладбище, в тени водонапорной башни. Как она переживала, что он никогда не сможет почувствовать там тепло послеполуденного солнца!

Интересно, как она распорядилась деньгами, которые достались ей после смерти сына, но я верил в то, что она это сделала лучше меня. Честно говоря, я не любил этот дом. Он слишком большой и находится у всех на виду. Я громыхал в нем, как двадцатицентовая монета в жестяной банке. Но в то же время мне нравилось сидеть на его пороге в конце дня. Грело солнце. Мне виден был парк, слышалась музыка шелестевшей под порывами ветра листвы дубовых деревьев. Я старался не думать о сделанном мною выборе или о прошлом. Это было место для прощения, и оно редко было только моим. Обычно сюда притаскивалась Барбара.

Я допил вторую бутылку пива и подумывал о третьей. Отряхнувшись, я пошел в дом. Проходя через кухню, я заметил, что на автоответчике-уже появилось семь сообщений. Неожиданно в голову пришла мысль, что одно из них могло быть от моей жены. Я вернулся на место за домом вовремя: как раз из-за угла появился постоянный посетитель парка, за которым я всегда наблюдал с удовольствием. В его уродливом внешнем виде была какая-то притягательная сила. Независимо от погоды на нем была неизменная охотничья шапка с опущенными «ушами». Изношенные штаны цвета хаки болтались на худых ногах, а руки были как у истощенного голодом ребенка. Тяжелые очки давили на нос, а губы были искривлены гримасой боли. Похоже, у него отсутствовало всякое ощущение времени, ибо гулял он и в полночь под проливным дождем, маршируя по трассе в восточной части города, и ранним утром, шагая с таким видом, будто идет по историческим местам.

Никто о нем ничего не знал, хотя ходил он здесь многие годы. Однажды я узнал его имя – Максвелл Крисон. Была вечеринка, и о нем говорили. Он стал достопримечательностью города – все видели его гуляющим, но, как оказалось, никто с ним не разговаривал. Никто не знал, на что он живет все предполагали, что он бездомный, один из обитателей городских приютов, может быть, пациент местного армейского госпиталя для ветеранов, но ни одна догадка не имела оснований. Главным образом над ним потешались: над тем, как он выглядел, как был одержим своими прогулками. Не прозвучало ни одного приятного комментария.

Я никогда не видел его таким, как сегодня. Для меня он был знаком вопроса и в каком-то смысле самым обворожительным человеком в Рауэнском графстве. Я мечтал пересилить себя и спросить: «Что вы видите в тех местах куда направляетесь?»

Я не услышал открывающейся двери, и поэтому голос Барбары, неожиданно появившейся за моей спиной, заставил меня подскочить.

– В самом деле, Ворк, – начала она, – сколько раз мне просить тебя пить пиво на веранде? Сидя вот так на корточках, ты выглядишь как белое отребье.

– Добрый вечер, Барбара, – произнеся, не поворачиваясь и не сводя глаз с загадочного пешехода.

Видимо поняв, насколько неприятными были ее слова она смягчила тон.

– Конечно, милый. Прости. Добрый вечер. – Она подошла ближе, и я почувствовал запах ее духов, смешанный с презрением. – Чем ты занимаешься? – поинтересовалась она.