1968: Исторический роман в эпизодах - Патрик Рамбо

— Который час?

— Девять, радость моя, — ответил Родриго, ставя свой пакет возле походной газовой горелки, на которой грелась кастрюля с водой.

— Демонстрация сегодня после обеда?

— Ты что, радио не слушаешь?

— У меня в транзисторе батарейки кончились.

— Все уже началось, — волновалась Тео, а Марианна тем временем доставала из крошечного шкафчика разномастные чашки, чтобы налить всем «нескафе».

Действительно, тысячи студентов уже собрались в Латинском квартале, где патрулировали полиция, жандармы и республиканские отряды безопасности.

Родриго объявил, что прохлаждаться некогда, и выдвинул на середину комнаты кучу пакетов.

— Ты что, читаешь «Франс-Суар»? — удивилась Марианна, глядя, как он выгружает на пол толстую пачку.

— Двадцать пять листов буржуазной прессы под курткой, на плечах и на затылке — и никакие дубинки нам не страшны, — заявил он.

Родриго напускал на себя вид знатока кубинской революции, но сам не сводил восторженного взгляда с ног Марианны. Та допивала кофе, устроившись на солнышке у окна с видом на нескончаемые трущобы. Для Марианны все началось здесь, в этой убогой панельной многоэтажке, куда ректорат всеми силами пытался не допускать мальчиков. Студентов просто бесили покровительственные разглагольствования старших, они хотели сами решать, как им жить, хотели участвовать в факультетском самоуправлении. А вокруг были одни правила, приказы, требования — словом, кнут и ежовые рукавицы. Но и после того, как студенты захватили власть в женском общежитии, взрослые продолжали общаться с ними с позиции силы. Из-за спрятанных в окрестностях полицейских машин нервы у всех в Нан-тере были, натянуты до предела. Поговаривали о том, что имена самых буйных и крикливых студентов занесли в черные списки, чтобы потом завалить на экзаменах. Анархисты развесили в главном вестибюле фотографии предполагаемых инспекторов-шпионов в гражданском. На днях по ошибке избили какого-то человека в серобежевом плаще. Оказалось, что это отец студентки факультета английского языка, который принес ее документы в секретариат и остановился почитать плакаты: «Профессора, вы делаете из нас стариков!» или «Вместо кибернетики — легавые!» 22 марта на открытом голосовании Марианна высказалась за захват восьмого этажа здания Б2, а потом сама уселась в деканское кресло за стол в виде подковы в зале ученого совета. Восторг переполнял ее. Взять власть оказалось так просто! Достаточно было не слушать слишком политизированных товарищей, маоистов и троцкистов разных мастей, которые призывали к сдержанности. Сами они удовлетворились бы захватом какой-нибудь аудитории, чтобы можно было устраивать собрания когда захочется, но основная масса студентов, нимало не заботясь о политической стратегии, смела их в бесшабашном, хаотическом порыве. Что может быть символичнее, чем топтать ковер в кабинете декана! Так они давали понять взрослым, чей мир они отвергали, что настроены самым решительным образом.

— Марианна, ты в каких облаках витаешь? — спросил Родриго, легонько кладя ей руку на плечо. Девушка вздрогнула от неожиданности.

Полицейский Миссон, утомленный бесполезным ожиданием, с семи часов утра стоял на закоченевших ногах на углу улицы Сен-Жак. Он не отказался от сигареты, которую предложил ему старший по званию, хотя курить на посту не разрешалось. «Черт побери! — думал он, — И так столько всего приходится терпеть! То брань, то булыжники…» Разнарядку на сегодня ему прислали домой посреди ночи. Пришлось надеть форму и уйти из дома еще до того, как проснутся маленький ребенок и жена-консьержка. Сегодня ей придется самой завезти пустые мусорные контейнеры под навес во дворике. В метро Миссон сел на один из самых ранних поездов, в полном обмундировании и с каской за спиной. От всего этого было мало радости. Он предпочитал появляться перед утренними пассажирами в компании двух-трех коллег. Вместе не так неприятно было ловить на себе насмешливые взгляды.

А теперь по улице Эколь двигались толпы молодежи, стекавшиеся с бульвара Сен-Мишель или с площади Мобер. Они приближались к Сорбонне и к первым рядам полицейских в касках. Совсем юная девушка в платке, повязанном вокруг шеи, в теннисных туфлях и со строительной каской в руке уставилась ему прямо в глаза: «Эй, ты, тебе же запрещено курить на работе! Хорошо устроился!» Она не улыбалась, она просто издевалась над ним, но ему не хотелось отвечать, хотя эта провокация его разозлила. Толпа становилась все гуще и недовольно гудела. Вдруг от входа в университет, от дома номер 46 по улице Сен-Жак, прокатилась волна криков. Миссон взглянул на часы. Четверть десятого утра. Студенты, которые должны были предстать перед дисциплинарным советом, распевали «Интернационал», а вокруг них толпились фотографы и журналисты. Краснолицый сосед Миссона, сжимавший обеими руками дубинку, шепнул ему на ухо:

— Видишь того рыжего верзилу в клетчатой рубашке? Это он воду мутит… Чертов фриц!

— Он что, немец? — спросил Миссон, который был не особенно в курсе дела.

— А то! — ответил сосед, бросая нехороший взгляд в сторону Кон-Бендита, который гримасничал перед фотографами.

Студенты все прибывали, и очень скоро мобильные отряды жандармов, вооруженных гранатами со слезоточивым газом, начали наступать, выстроившись в шеренгу и тесня манифестантов на перекресток улицы Эколь. Миссон услышал лозунги: «Долой произвол!», «Нам нужны профессора, а не легавые!», «Сорбонну — студентам!» Потом стало слышно, как на улице Расина бросают гранаты, раздались крики, топот; поднялось облако белесого дыма, которое затем растаяло, наполняя воздух сладковатым запахом.

К середине дня колонны демонстрантов слились воедино, образовав огромную толпу, которая, встретив заграждения, свернула со своего пути, перешла по мостам на правый берег Сены и, размахивая красными флагами, с песнями и криками направилась по Севастопольскому бульвару. У жандармской казармы посыпались оскорбительные выкрики в адрес часовых, в стекла полетели камни. Сделав большой крюк, многолюдная толпа вернулась на Левый берег по мосту Каррусель. Между площадью Мобер и Сен-Жермен-де-Пре горели ящики и строительные вагончики, начались стычки, короткие, но более ожесточенные, чем в пятницу. Так продолжалось до самого вечера, а потом большая часть студентов окольными путями, обходя патрули и пропускные пункты, пробралась к площади Данфер-Рошеро, месту встречи, предложенному Национальным студенческим союзом.

Порталье снова увидел Марианну и Тео. Друзья отправились в метро, устав от долгой ходьбы и беготни. Устроившись на откидных деревянных сиденьях, они громко переговаривались, пытаясь перекричать шум стучащих по рельсам колес:

— Мы разминулись с Марко и Родриго.

— Ничего, они уже не маленькие, — говорил Порталье, радуясь, что его даже ни разу не стукнули. Правда, он так кричал, что сорвал голос и теперь хрипел.

Когда проехали станцию «Жюссье», у пассажиров потекли слезы. Глаза у всех начали чесаться и слезиться, каждый поворачивался к соседям, с которыми творилось то же самое, и на весь вагон напал дурацкий смех: это слезоточивый газ проник в тоннель и стал неотвратимо распространяться по всей линии.