Иди сюда, парень! - Тамерлан Тадтаев

– Ты, наверное, их со своей матери стянул, перед тем как шпокнуть ее! – крикнул я и бабахнул по мотоциклу – хорошо, в бак не попал. Тут из задних дверей УАЗа выскочили парни с автоматами и поперли на меня. Я перезарядил карабин и выстрелил первому под ноги.

– Эге, – произнес один из них, останавливаясь. – Да это же Маленький Таме с другого берега.

– Верно, – засмеялся другой. – Расслабьтесь, он свой.

– Таме! – обрадовался парень, которому я пальнул под ноги. – А я тебя не сразу узнал в бабской дубленке. Ты точно не стал трансвеститом?

– Да нет, – говорю. – Не стал.

Пума с пистолетом подошел ближе и, хлопнув меня по плечу, сказал:

– Слушай, я знаю одного еврея-портного, если хочешь, завтра заедем к нему, и он переделает твою дубленку…

– Не переделает, – крикнул Б. из машины.

– Почему это? – спросил Пума.

– Потому что уехал в Израиль!

– Хорошо, когда у тебя есть куда поехать, – вздохнул парень, которому я пальнул под ноги…

Еще шести нет, а уже темно. И морозно. Аж трудно дышать. Напрасно его жду, не придет, сам все сделает. Лучше зайти домой и погреться. Собака воет. Ох, не к добру. Застрелить? Нет, перестала. Сердцем собачьим почуяла опасность. Надо было посмотреть, куда повернула морду. Может, на наши ворота? Вой над своими хозяевами. Вечно спотыкаюсь о порог. Хорошо в комнате, тепло. Мать сидит на деревянном полу у печки и дремлет. Носки мне связала, чтобы на пикете ноги не мерзли. Померить? Нет, потом, когда уходить буду. Да где же он?

– Что ты опять задумал? – бормочет спросонья мать. – Ходишь туда-сюда. Покоя от тебя нет. У всех дети как дети, а ты?

И, уронив голову на грудь, засопела. Еще завалится на печку, думаю, обожжется. Нет, держит дистанцию. Интересно, почему не отключили газ? А, понятно. Чтобы этим, милиционерам, не было холодно. Сколько их понаехало. Говорят, семь тысяч, и все уголовники. Сам видел легавого с разными погонами. Кого хотят обмануть? И шинели не по размеру. У одного полы волочатся по снегу, на другом серая форма как распашонка…

Взрыв потряс стены. Я чуть из шкуры своей не выпрыгнул. Это стекла задребезжали или с неба звезды посыпались? Мать вскочила как сумасшедшая.

– Что случилось, кабул[1]? – шепчет она. – Ты куда? Оденься потеплей. Носки, носки не забудь…

Я искал Андрейку по всему городу, вернее, в той его части, что контролировалась нами. Другая половина все еще находилась в руках грузин, неделю назад захвативших ночью спящий город. В темноте на заснеженных улицах там и сям виднелись костры. Около них стояли изможденные бессонницей, страхом и холодом вооруженные люди.

От одного костра к другому кочует один и тот же рассказ: как на старом мосту взорвали машину с грузинскими милиционерами. Все восхищались молодцами-подрывниками и желали храбрецам всяческого благополучия. «Да поможет им Бог, и пусть они проживут как можно дольше», – произносили обросшие бородами суровые мужчины, и женщины тоненькими голосами вторили им. Меня так и подмывало крикнуть этим небритым рожам, что это я изготовил мину. Да! Даже не сомневайтесь! И идея подложить адскую машину на старом мосту была тоже моя! Тьфу. Даже ребенок бы это сделал, после того как я разжевал все Андрейке. Там узкий проезд, а в заброшенном доме за магазином «Динамо» можно было затаиться хоть до утра, не вызывая ничьих подозрений. Сиди себе в ожидании громкой славы, то бишь подходящего автобуса с милиционерами, и не зевай, когда он появится…

Зря я доверился такому малолетке, как Андрейка. Вся слава досталась ему. А мне досталось от матери, у которой пропал ее любимый казан. Она готовила в нем вкусный рассыпчатый азиатский плов, просто объеденье. «Это опять твоих рук дело, бездельник! – кричала она в ярости. – Все из дому тащишь, а в дом ничего! Хоть бы ржавый гвоздь принес когда…» И понеслось. Давно уже соседи не слышали такого концерта… Накануне утром мы тоже готовили блюдо в этой кастрюле – тайком в сарае. И вместо риса мы положили туда аммонал. Андрейка, любивший остренькое, приправил стряпню двумя горстями гвоздей и болтов. Чугунок с начинкой он забрал с собой под предлогом, что живет ближе к мосту, но обещал угостить оккупантов цхинвальским пловом только вместе со мной.

И вот она, развязка – очень неприятная для меня, надо признать. Как встречу этого отморозка, выскажу все, что о нем думаю. Пожалуй, выйдет драка, и, хотя он моложе меня лет на семь, все же сильнее. Толстожопый, как все штангисты. И ни хрена не боится. Только что доказал это. Не справлюсь с ним. Набьет мне морду – не стерплю обиды и, не зря же я ношу с собой обрез, пристрелю его. А за что? За то, что парень показал себя героем? Никто не поймет. А может, я все-таки одолею его в драке? Тогда он меня пристрелит. Нет, так не годится. Надо будет бросить курить. Дыхалка ни к черту.

Я вошел во двор второй школы. Кажется, никого. Минуя площадку для игр с нависшими друг против друга баскетбольными щитами, остановился у турника в углу и попытался на него взобраться. Напрасный труд. От мороза пальцы прилипали к перекладине. Пришлось бросить. Приняв упор лежа, я начал отжиматься. Обрез за пазухой мешал, да и тулуп был тяжелый. Может быть, поэтому я сделал так мало отжиманий – или обжиманий, как говаривал мой покойный тренер Джуба. Дня три назад схоронили его у пятой школы. Настоящим патриотом был парень и честным, каких поискать. Рухсаг у[2]. Дело было ночью на улице Сталина. Строили баррикаду. Подкатил грузовик, наполненный мешками с песком. Джуба вместе со всеми начал разгружать машину, а в это время со стороны улицы Тельмана подкрался грузинский БРДМ[3] и открыл огонь. Все разбежались, а Джуба не успел или не захотел. Непонятно. Темное дело. К утру наши отбили улицу, забросав бронированную машину бутылками с зажигательной смесью. Охваченный пламенем БРДМ отступил. Говорят, экипаж так и сгорел внутри. Но это только слухи. А тело Джубы, изрешеченное пулями, лежало на снегу. Не верится, что Джубы больше нет. Так и вижу его улыбающееся смуглое усатое лицо. Из Чернобыля, куда он поехал добровольцем, вернулся живой и на вид здоровый, а смерть свою нашел в родном городе от рук оккупантов.

«Молодец, – услышал я из темноты чей-то кряхтящий от натуги голос и подскочил от неожиданности. – У тебя не будет бумажки, чемпион?» Незнакомец явно издевался надо мной. Мне было досадно, что кто-то видел то, чего не должен был видеть. Я молчал и поправлял на себе одежду, а тот чиркнул спичкой и закурил. В десяти шагах от меня у стены школы в темноте тлел огонек сигареты кряхтевшего. «Тебе что надо?» – спросил я незнакомца и подошел поближе. Тот сидел на корточках со спущенными штанами над своей дымящейся кучей и смотрел на меня снизу вверх. Я пытался бросить курить, и его сигарета сильно меня раздражала. Я потушил ее ногой прямо у него во рту.