Однажды ночью в августе - Виктория Хислоп

Манолис резко притянул Анну к себе и страстно поцеловал в губы. Он почувствовал, как тут же все ее тело расслабилось.

– Пообещай мне, что больше не станешь волноваться, – мягко сказал он. – Между нами все останется как прежде. Крестный отец твоей малышки никуда не денется.

– Отец… моей малышки?.. – откликнулась Анна.

– Как знать? – прервал ее Манолис. – В одном я уверен твердо: она моя маленькая крестница, а я ее духовный отец. И только это по-настоящему важно.

Хотя они и пытались быть осторожными во время секса, оба знали, что отцом ребенка мог быть как Андреас, так и Манолис. Ребенок походил на обоих мужчин, что было вполне естественно, ведь и Манолис с Андреасом были похожи как две капли воды. Манолис время от времени размышлял над этим вопросом, но предпочитал на нем сильно не зацикливаться. Анна же, со своей стороны, лелеяла мысль, что отцом ребенка был ее любовник.

Манолис заверил Анну, что, даже если Мария когда-нибудь вернется, их отношения вряд ли возобновятся. Было совершенно немыслимо, чтобы он женился на бывшей прокаженной.

Он снова притянул к себе Анну, и они занялись любовью еще более неистово, чем в первый раз. И только громкий, настойчивый плач Софии, которую няня, вернувшись с прогулки, доставала из коляски, заставил любовников прерваться.

Мужчина тут же вскочил с кровати и поспешно оделся. Некоторое время он постоял у двери, прислушиваясь, а затем, оглянувшись через плечо, улыбнулся своей любовнице, чье нагое безупречное тело простерлось в смятых простынях на кровати.

Анна томно поднесла руку к губам и послала своему возлюбленному воздушный поцелуй.

После этого Манолис повернулся, поднял свои пыльные ботинки с пола и вскоре покинул дом Вандулакисов, спустившись по черной лестнице.

Анна еще немного понежилась в кровати, затем встала, умылась и надела свежее белье. Все знали, что Анна Вандулакис любила днем ненадолго вздремнуть, поэтому слугам не велено было беспокоить хозяйку. Анна расправила простыни на кровати и, взбивая подушки, заметила на одной из них крошечное пятнышко крови Манолиса. Анна сняла наволочку с подушки, бросила ее в корзину для белья и достала из ящика новую.

* * *

Шли месяцы. Анна была требовательной, страстной и пылкой – перед такой триадой Манолис не мог устоять. Ее чувства обострял все возрастающий ужас при мысли о том, что вскоре может появиться лекарство от проказы. Как бы ни утешал ее Манолис, Анна очень боялась возвращения Марии с острова. Страх и ярость в ней клокотали все сильнее, делая ее настроение переменчивым, а поступки – не вполне разумными. Во время визитов Манолиса она не переживала о том, закрыты ли ставни ее окон, а после его ухода не слишком торопилась заправить простыни. Как будто в глубине души Анна хотела, чтобы о ее измене все узнали.

Что будет, если – и это по-прежнему было «если», а не «когда» – Мария вернется со Спиналонги? Анна повторяла этот вопрос из раза в раз, и Манолис уже отчаялся убедить ее в том, что на их отношения возвращение ее сестры никак не повлияет. Он никогда не променяет ее на Марию. Сама мысль об этом была смехотворной. Однако опасения лишь множились внутри Анны, как червяки после дождя.

Манолису пришлось смириться с постоянными разговорами на эту тему. Обычно он умел каким-то волшебным образом воздействовать на Анну, но здесь его магия была бессильна.

Глава 3

Летним вечером Манолис сидел на террасе кафенио в Плаке, наслаждаясь вторым графинчиком раки и любуясь видом на залив. И хотя отсюда было хорошо видно Спиналонгу, остров не сильно занимал его мысли.

Тут он заметил приближающуюся к берегу лодку Гиоргоса. Она скользила по поверхности моря, оставляя за собой завораживающий узор из ряби, ровный, словно борозда на вспаханном поле.

Манолис видел, как Гиоргос причалил к берегу, привязал лодку и стал подниматься по склону в деревню. Молодой человек часто угощал пожилого Петракиса выпивкой – он любил поболтать со стариком. Гиоргос был человеком сдержанным и молчаливым, но сегодня чувства явно переполняли старого рыбака – он чуть ли не подпрыгивал на ходу.

– Слышал последние новости? – вместо приветствия спросил он.

Манолис сразу понял, о каких именно новостях говорит Гиоргос. Он кивнул и жестом пригласил старика выпить с ним раки. Мужчины подняли стаканы.

Манолису вдруг вспомнился вечер, когда Гиоргос разыскивал его, чтобы сообщить ужасную новость о болезни Марии, и пришел к нему в бар. Как бледен был тогда старик Петракис, как сутулились его плечи и бегали глаза, словно он боялся встретиться взглядом с Манолисом. Думая об этом сейчас, Манолис осознал, что почти ничего в тот момент не чувствовал, кроме жалости к старику. Ему правда было жаль не себя, а Гиоргоса.

Манолису всегда казалось, что когда-то он любил Марию, однако в последние месяцы у него было достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах. Вне всякого сомнения, девушка сильно отличалась от всех, кого он когда-либо знал, и особенно привлекала его чистота Марии. Точнее, его манила мысль о том, что именно ему предстоит лишить девушку девственности, вот почему, когда Мария исчезла из жизни Манолиса, он был скорее опечален, нежели подавлен. Видно, им просто не судьба быть вместе.

Теперь ему припоминалось, что тогда он даже испытал своего рода облегчение. Он никогда не мог представить себе, как просыпается изо дня в день рядом с одним и тем же человеком. Это стало бы началом чего-то нового и его концом одновременно.

Однако главным в его отношениях с Марией – и в этом ему было трудно признаться даже самому себе – было то, что они доводили ее сестру почти до исступления. Мысль о том, что Анну медленно, но верно пожирает ревность, всегда поднимала Манолису настроение и придавала еще больше страсти их и без того жарким свиданиям.

Очнувшись от своих мыслей, молодой человек понял, что Гиоргос все это время что-то говорил. Они коротко обсудили новости о возможном излечении проказы.

– Будем надеяться, что новое лекарство окажется действенным.

С этими словами старик поднялся из-за стола. Это было так похоже на него – он не любил рассиживаться.

Жара в это время года не спадала даже к вечеру, поэтому Манолис, как обычно, пошел к скалам, разделся и прыгнул в море. Не дав волосам как следует высохнуть, он отправился домой, чувствуя на своей коже тонкий слой морской соли.

Дни становились все жарче. Это особенно остро ощущалось из-за полного штиля. Море и небо сливались в единую