Химеры Хемингуэя - Джонатон Китс

— Ты пишешь? — спрашиваю я Анастасию. — Мишель всегда говорит, что ты студентка.

Она глядит на Саймона, потом на меня:

— Я говорила Саймону: я учусь в Лиланде, в его альма-матер. Ты тоже оттуда?

— Уиллистон-колледж, — отвечаю я. — В Массачусетсе.

— Я из Коннектикута.

— И теперь пишешь романы.

— Анастасия как раз трудится над романом, — вклинивается Саймон, — прямо сейчас. — Его рука скользит вниз по ее спине, исчезает в изобилии шелка. — Она мне уже все рассказала.

— Ну, вообще-то я не… пишу.

— Зато она проводит исследование. Слышал бы ты, Джонатон, какие вопросы она задавала. Вообразить не могу почему, но завела вдруг разговор про моих деда с бабкой. Одному господу известно, как она догадалась, что у нашей семьи французские корни. Допрашивала меня чуть ли не с пристрастием, допрашивала меня о прелестях Европы времен belle epoque.[5]

— Он рассказывал, как его семья была дружна с великими писателями. Пили со Скоттом Фицджералдом. Катались на лыжах с Эрнестом Хемингуэем…

Я посмотрел на Саймона:

— Но ты же говорил, что твоя семья…

— Ты, наверное, не так понял, — перебивает Саймон. — Но это не важно. Что бы эта девушка ни исследовала, в конце концов получится отличный роман. — Он глядит на Анастасию, я тоже. Она проводит пальцами по волосам. Закуривает. Гасит сигарету. Она посматривает на Саймона, но по большей части — в пол. — Я не хотел смутить вас, Анастасия. Но поскольку Джонатон зарекся писать, кто-то должен, занять его место. Кто-то должен написать романы, которые написал бы он. Я в вас верю.

— Мне кажется… мне кажется, я не заслуживаю такого доверия, — говорит она Саймону, все больше подчиняясь его власти. — То, чем занимаюсь я, совсем не похоже на то, что делает Джонатон… делал… надеюсь, снова будет… Понимаете, я же ученый…

И Саймон отвечает:

— Ничего страшного. Вы это преодолеете. Когда мы с Джонатоном учились в начальной школе, у него, зануды, ума хватило взяться изучать десятичную систему Дьюи. А пока он был этим занят, я взял и увел у него девочку, которая ему нравилась.

Саймон так обходителен. Он совершенно вытеснил меня из беседы. Я — третье лицо грамматически и третий лишний социально. Толпа рассасывается. Я вижу Жанель, ее траектория неопределенна, как у пчелы, опыляющей клумбу. Вот она. Ей нужен Саймон. Она хочет увести его от этой девчонки, которая в своих лохмотьях выглядит лет на двенадцать, чтобы познакомить с немногими оставшимися важными людьми, с теми, кто, избегая друг друга, дождался самого конца, обнаружил тщетность своих обходных маневров и поэтому требует к себе самого обдуманного и осторожного отношения. Саймон пожимает плечами. Только это он и в состоянии сделать — его рука уже пробралась под платье Анастасии, а ее губы уже приоткрыты в ожидании его губ.

— У меня разговор с писателем Анастасией Лоуренс. Личный разговор, Жанель, и меня сейчас не стоит беспокоить. Правда не стоит.

— И что же вы написали, дорогая? — осведомляется Жанель. — Книжку для детей?

Анастасии нечего ответить. Ее рот, кажется, забыл, что располагает этой функцией, поэтому Саймон отвечает за нее:

— Роман, Жанель. Она написала серьезный роман, он называется «Как пали сильные».

— Никогда о таком не слышала. Может, Джонатон в курсе? Он, кажется, все малоизвестные вещи в публичной библиотеке перечитал.

— Книга еще не опубликована, Жанель. Анастасия сама еще не поняла, чем располагает. — И, заметив, что я по-прежнему стою рядом, Саймон прибавляет: — Сделай-ка с Джонатоном последний круг по залу. Сдается мне, ни один из этих лжедмитриев не собирается ничего покупать.

Жанель берет меня под руку.

— А тебе что-нибудь известно про эту Анастасию Лоуренс?

— Она мне нравится. Настоящая хуцпа[6]для какой-то студентки — взять и написать роман.

Она хмурится — то ли из-за признания, что мне нравится Анастасия Лоуренс, то ли из-за того, что я употребил слово «хуцпа», воспользовался для описания Стэси родным языком, которого бывший Саймон Шмальц так старательно избегает в своей галерее. Я бесполезен. Жанель оставляет меня Мишель со словами:

— Саймон украл вашу Анастасию, а я украла Джонатона и возвращаю вам.

Мишель улыбается ей, потом мне. Она уже взяла оба наших пальто.

— Я так рада, что Стэси тебе понравилась, — говорит она. На пути к выходу Мишель оборачивается, чтобы попрощаться. Но Анастасия уже ушла. Ушла с Саймоном.

Из университетского журнала посещаемости ясно, что назавтра Анастасия пропустила занятия. На лекции Тони Сьенны в десять утра она не появилась. Однако совершенно точно уже не была в это время с Саймоном. Тот каждое утро в полдесятого приходил в галерею. Очевидно, Стэси направилась прямиком в библиотеку.

Ей так много нужно было выяснить, особенно после откровений Саймона о том, что его семья была накоротке с «потерянным поколением». Откуда ей было знать, сколько он выдумал, только чтобы ее развлечь? Откуда ему было знать, насколько это ее затронет? Они провели вместе ночь. Этим все сказано.

Анастасия знала, что Фицджералд в Первую мировую так и не выбрался за океан, что он написал большую часть первого романа, убивая время в офицерских казармах в ожидании приказа к выступлению. Хемингуэй же, с другой стороны, участвовал в военных действиях, был приписан к американскому санитарному корпусу, расквартированному во Франции. Он вполне мог встретить Пита О'Нила, возможно, даже перевязывал раны храброму лейтенанту, со всеми медицинскими подробностями, описанными в его тетрадях. Через Хемингуэя О'Нил мог позже познакомиться с дедом Саймона. В этом был определенный смысл. Быть может, сейчас все это не выглядит таким уж правдоподобным, но представьте, как прозвучало бы настоящее объяснение тогда: кто бы в него поверил?

Она подошла к стеллажам. В считанные дни выяснилось, что к ее лилипутской литературной тайне причастен Эрнест Хемингуэй. Она была кошмарным библиотечным исследователем и перспективной ученицей. Ах, как удивится Тони Сьенна.

Алло. Саймон?

Кто это?

Это я. Анастасия.

А. Ты.

Да. Я.

Нашла выход?

Саймон, нам надо увидеться.

Мне тоже эта ночь понравилась.

Дело не в этом.

Тогда в чем?

Мы можем поговорить?

Мы же сейчас разговариваем?

Да. Нет.