Химеры Хемингуэя - Джонатон Китс

Чем бы вы ни занимались, мистер, я думаю, вам следует поговорить с моим мужем.

Я уже говорил. Он не смог или не захотел сказать мне некоторые вещи.

Это серьезно.

Да. В нашем распоряжении оказалась страница рукописи авторства Эрнеста…

Значит, он меня предал.

Кто?

Я сказала, что не брошу ради него Саймона. Он выдал меня.

О ком вы говорите, мисс Лоуренс?

Он получил интрижку. Имел меня несколько месяцев. С чего он решил, что я рожу от него ребенка? Значит, он все раскрыл и теперь Саймон знает. Видимо, самоубийство, вера в жизнь после смерти.

Я совсем вас не понимаю.

И не поймете. Кто поймет? Мишель не поймет. Мой муж не поймет. Вы репортер. Напишите, что я люблю его. Может, он тогда сообразит. А теперь мне пора.

Не будете ли вы так добры объяснить…

Объяснить? Одно признание, почему я не могу этого сделать, займет целую книгу.

Вашего авторства?

Простите меня, ибо я не писатель.

«Неотложка» на улице. «Остин-хили» Саймона наполовину влез на тротуар. Хэтчбек Мишель на платной стоянке на углу, время истекло. Так тихо. Так неподвижно. Что-то произошло.

Она не оставила записки. Это было первое, что я услышал.

— Ни слова от нее, — прохрипела Мишель, обнимая меня в коридоре квартиры, бывшей, наверное, домом Анастасии. — Она покинула нас всех, понимаешь?

— Она… сбежала? Кто вызвал… «скорую»?

— Я.

— Зачем?

— Она умерла.

— Что ты сделала?

— Позвонила 911.

— Что ты с ней сделала?

— Нашла ее на полу.

— Это Саймон?

— Что Саймон, милый?

— Неужели он просто ревновал ко… мне?

— Детка, сядь. У нее передозировка.

— Она была беременна.

— Нет, милый. Попытайся выслушать. Она приняла снотворное, тело маленькое, доза слишком большая. Организм не справился.

— Где она?

— В спальне. С Саймоном. Оставь их.

Между нами прошли три грузных санитара. Я сорвался с места. Бросился в спальню.

Темно. Анастасия лежала так, как я всегда ее находил и как часто оставлял, когда, обессилев, мы к вечеру насыщались друг другом: тоненькую фигурку с головы до пят закрывала только белая простыня: попутчик, выброшенный на остров этой огромной кровати, похожей на сани. Я подошел. Не снимая простыни, взял руку моей любовницы, податливую, как в глубоком сне. Откинул простыню с головы. Погладил россыпь густых волос. Опустился на колени, прикоснулся губами к ее губам. Мои ладони легли на ее грудь, на живот. Я поцеловал ее, но словно говорил в пустой комнате, все еще теплой от разговоров, влажной от напитков, едкой от дыма — будто ласкал лишь эхо. Так знакомо. Пальцы мои проникли в колыбель ее промежности.

— Милый! — закричала Мишель. Она отпихнула Саймона — тот где-то тут был все время, почти незаметный, — и попыталась до меня дотянуться. — Милый, нет! — Я мельком глянул на ее слезы. Опустил взгляд на мертвые глаза Анастасии. Я видел, как Саймон нащупывает стул. Почувствовал, как Мишель хватает меня за руку, оттаскивает от Стэси. — Милый, ты не любишь эту женщину! Ты любишь меня!

— И чтобы в этом не сомневаться, ты ее погубила. — Я встал. — Предательница.

Она посмотрела на меня в упор:

— Если на то пошло, сначала предали меня.

— Ты выдала девочку, называвшую тебя Лучшей Подругой, ради газетной статьи, даже не твоей. Это стоило ее жизни?

— Я выдала ее одному Тони, я думала, он поможет. А что бы сделал ты, если б такое нашел?

— Что бы сделал я? Вопрос едва ли гипотетический, Мишель. Я не отдавал ее будущее в руки ее бывшего любовника. Я хранил ее тайну.

— Удовлетворяя ее животные инстинкты?

— Я предложил ей выйти за меня замуж. Она была беременна моим ребенком.

— Или Саймона. Она, оказывается, была неразборчива в связях.

— Если бы тебе все-таки удалось переспать с ее мужем, ты бы знала, что он импотент.

Она уставилась на Саймона:

— Это правда?

— Моя жена умерла.

— Ты вроде ее не замечал, пока она была жива. Ты даже думал, что она писатель. Я не понимаю, почему меня осуждают за то, что я все расставила по местам.

— Ты не имела права.

— Я знала ее до тебя. Я ее всем представила. Ты что, не понимаешь, какая это для меня утрата?

— Она была моей женой. — Саймон подошел к ней. Опустился на колени подле кровати. Мишель, широко расставив ноги, стояла в изножье. Я медлил у изголовья. Она держала нас в этом сосредоточении, будто в ожидании последнего слова: оправдания, объяснения, отпущения. Но не нарушила безмолвия. И в ее открытых глазах, в двух черных пустых зрачках, ничего не удавалось прочесть.

Такова была Американская Мечта, ее последняя воля и завещание. Я принял их в наследство — а что мне оставалось? Саймон, я прошу прощения. Мишель, не пытайся меня простить ради моего же блага, но, пожалуйста, забудь ради своего собственного. Я далеко, я один, я там, куда однажды хотел взять Анастасию. Вместо этого я привез с собой лишь память о ней. Я похитил ее прошлое; пожалуй, я украл и присвоил ее жизнь. Теперь я расстаюсь даже с этим. Я начинаю заново.

Это трагедия Анастасии. Я только ее автор.