Фантазии мужчины средних лет - Анатолий Тосс

– А что?

– Ты зачем это в рот?

– Я поцеловать тебя хотел. – Я не оправдывался, но, наверное, мой лепет выглядел со стороны как оправдание.

– Чего? Зачем? – бормотала она.

– Не знаю. Мне показалось, ты хочешь. Она задумалась.

– Ну да, ты же мужик. У вас, наверное, так полагается. Хорошо, пойдем в спальню.

Я не стал возражать.

Одежда слетела в секунды, ее – даже быстрее, чем моя. Она осталась лишь в трусиках, я подумал: раздеться ли мне полностью, и решил, что лучше не форсировать. Хотя, если честно, были на мне трусы или нет, это уже большого значения не имело.

– Приоткрой рот, – неровно выдохнул я в ее чуть приоткрытые губы.

– Зачем? – дыхнула она обратно в меня.

– Ты чего, сразу хочешь, без прелюдий? – Я немного смутился, как-то я ее плохо читал. Ее мысли, желания.

Снова пауза.

– Нет, давай, как ты привык.

– Тогда разожми зубы.

Я обхватил ладонью ее подбородок и нажал двумя пальцами на скулы с двух сторон, разжимая их, несильно, не причиняя боли, но настойчиво. Рот открылся. Даже не открылся, а распахнулся, так широко, будто попытался заглотить меня всего с потрохами. Мой язык почувствовал себя маленьким, неумелым, нелепым, он беспомощно затрепыхался, не находя опоры, и, осознав свое полное бессилие, вернулся в родные рубежи.

– Как странно, – прошептала Аркадия. – Какая удивительная механика…

Но я не дал ей договорить.

– Ты чего, не целовалась никогда?

– Целовалась… – Голос был пропитан удивлением, удивление просто сочилось из него. – Значит, это мы целуемся? Обалдеть…

Я не мог понять, шутит ли она, издевается? Но выяснять это сейчас, именно в данный перенапряженный момент, было не время и не место.

– Ты рот приоткрой, но не широко, – распорядился я. Мы снова сошлись в поцелуе, на сей раз более удачном, более полном. Я постепенно стал заводиться, руки поползли вниз по телу Аркадии, нащупывая, обыскивая, не пропуская ни сантиметра необычно гладкой, скользящей, как будто отполированной кожи, пытаясь запомнить округлости, выступы, впадины.

Как ни странно, запоминать было особенно нечего – талия не сильно контрастировала с шириной грудной клетки, бедра не отделялись от талии, все казалось ровненько, сглаженно, как будто какой-то мастер умело стесал выступы и закругления рубанком. Груди тоже особенно не было, я имею в виду, привычной женской груди, скорее мальчишеская, неразвитая.

«Ну, ничего, – подумал я про себя, – девочка с мальчишеской фигурой, бывают и такие. Просто у меня ничего подобного не было, вот только сейчас, в первый раз. Можно сказать, повезло. Можно сказать, экзотика. Такие на глянцевых страницах модных журналов рекламируют с трудом прикрывающую одежду. Мальчиковость добавляет им загадочной привлекательности, особенно на черно-белых фотографиях».

– Обними меня, – прошептал я на выдохе, улучив мгновение между поцелуями.

– Зачем?

Надо сказать, что от секса, особенно от прелюдий, я немного зверею. Контроль над собой полностью, конечно, не теряю, но человеческая стержневая суть все же чуть отступает, оголяя животность. Не в том смысле, что я становлюсь опасным для окружающих, но отвечать на идиотские вопросы, вдаваться в объяснения обычно не расположен.

– Обними. – В моем голосе, я сам различил, проступила хриплая несдержанность.

– Хорошо, – согласилась она, как будто выполняла приказ.

Ее бескостные руки оплелись вокруг моей спины, шеи. Но оплелись как-то вяло, без порыва.

– Сильнее, – выдал я новое приказание. – Крепче. При всей необъяснимой неумелости Аркадии она меня заводила не на шутку. Тело ее было прохладное, освежающее, с невероятно гладкой, скользящей кожей. Я плыл по нему, словно по поверхности озера. Нет не озера, моря – Мертвого, израильского пересоленного моря. Кто плавал в нем, тот помнит ни с чем не сравнимое ощущение – скользишь, а внутрь погрузиться не можешь. Даже не хочешь.

Так было и сейчас, скольжение по телу Аркадии отменяло законы ньютоновской механики, например, силу трения. Она исчезла, и я своими несдержанными движениями, пусть и подсознательно, пытался вернуть ее в свод привычных земных законов, чтобы восстановить хоть какой-то разумный порядок в расшатанном, разболтанном мире.

– Ой, – вырвалось из нее высокой, зашкаливающей нотой. – Ой… Как же хорошо. Какая чудесная механика! Я и не знала, что так бывает! От простой механики. Подруга рассказывала, но я не верила. – И она снова вскрикнула, потом еще раз. Потом промежутки между криками сузились, сжались, пока вообще не сошли на нет, замешивая воздух одним непрерывным, взвинченным криком.

Вот так между поцелуями, скольжениями, колыхаясь на ее мелодичной какофонии, я кое-как ухитрился стянуть с себя трусы, тут же почувствовал, как она вздрогнула, забилась, словно в ошарашенном испуге, но коротко, я мгновенно придавил ее тяжестью своего тела.

– Ой, надо же… Надо же… Ой… – Собственно, теперь ее непрекращающийся крик состоял из двух коротких фраз: «Ой» и «Надо же». И между ними иногда затесывалось длинное, неестественно протяжное «мамочки…».

Это беззащитное «мамочки» раззадоривало меня более всего. Уже не очень контролируя себя, я потянулся руками вдоль Аркадиного тела, зацепил с обеих сторон ее трусики, потянул вниз, к ногам, к забившимся в волнении коленкам.

Непрерывная звуковая волна вдруг прервалась.

– Что ты делаешь? Зачем? – Она схватила крепкими пальцами мои руки в попытке их остановить, но остановить их было уже невозможно.

– Как зачем? Ты чего? Ты девственница, что ли? Не может быть? Ты чего? – бормотал я ненужные слова, которые сам не слышал, в которые сам не верил. Она еще пыталась что-то сказать в ответ, руки еще пытались меня удержать, по вскоре, осознав всю обреченность, ослабли, обессилели, словно опали.

– Зачем тебе… Ни к чему… Не надо… – пробились последние звуки, а потом затихли вообще. Я стащил бессмысленные трусики вниз, сначала к коленкам, затем к ступням, в конце концов они соскочили и с них.

Я разжал ногами ее ноги, кое-как устроился между них.

– Согни ноги в коленках, – потребовал я, и она послушалась.

– Ты, главное, не останавливайся, двигайся. Добавь механики. Она фантастическая, обалденная. Ой, мамочки… Надо же… – в свою очередь простонала Аркадия, хотя в ее голосе, в отличие от моего, доминировала лишь одна просьба.

– Ну что, голова закружилась? – на всякий случай поинтересовался я.

– Еще как, – простонала Аркадия. – Такого никогда не было.

– Ты не представляешь, как она сейчас поплывет, – пообещал я и двинулся рукой к ее животу, ниже, в промежуток между двух широко растащенных в стороны ног.

Я уже предвкушал ощущение сочащейся влаги и ждущей раскрытой готовности, и потребности принять, слиться. Мне они были сейчас необходимы – и влага, и готовность, и потребность. Но их не было. Я плохо соображал, словно в тумане, но меня все равно пробила испарина. Я провел пальцами вверх, вниз, двинулся в одну сторону, другую – ничего. Будто сначала зашито, потом запаяно, потом все зажило, заросло новой, свежей, гладкой, непроницаемой кожей. Ни шрама, ни намека, ни предположения. Я же говорю – вообще ничего. Пусто.