Жизня. Рассказы о минувших летах - Константин Иванович Комаров

своеобразную аренду выткать скатерть с особым тканым узором для чьей-то дочери на приданое. В семействе самой невесты узорным тканьем не владели. Дед Емельян, напротив, был характера спокойного и незлобивого, но, видимо, достаточно твердого. Самым расхожим ругательством у него было «каналья»: «Эх, каналья!» Этим, видимо, и ограничивалось с его стороны наказание внучат.

Старший Петяшка, по расчету от призыва в солдаты в 1915 г., мог быть рожден не позднее 1896-1897 гг. Вторая Анюта родилась в 1900 г., средний Санька — в 1903 г., Лиза, мама моя, — в 1907 г. По ее словам, по смерти матери ей было не более шести недель от роду. На ее памяти, когда начала взрослеть, вместо матери она лепилась к старшей Анюте и к бабке. О деде с бабкой старшая Анюта впоследствии отзывалась весьма неприязненно, но кроме упреков в приверженности их к пьянству о других обидах мне не приходилось слышать. Возможно, была еще вздорная бранчливость бабки и неумеренные претензии всякого рода. Не знаю, в какой срок (1909-1910 гг.?) дед привел в дом вторую жену, для детей мачеху. Наверно она была тоже бобылкой, до этого работала ткачихой в Москве, и я не помню ничего о каком-нибудь ее родстве. Но она не была злая, а в мое время приветливая и, как у нас говорили, желанная. Однако это было потом на моей памяти, а о раннем времени у моей матери проскальзывали некие обидные воспоминания о мачехе. У нее с дедом родилась дочь Мария, и вот разницу в отношениях к родной дочери и падчерице моя мать улавливала.

В 1904 г. оба моих деда, Михаил и Петр, были призваны, как тогда говорили, на японскую войну. Там в Маньчжурии они и встретились и как земляки подружились. Их рассказов о войне не помню, может быть, их особенно и не было. Дед Петр рассказывал, как их перевозили через Байкал и как их качало на утлом пароходике. Участок Восточно-Сибирской магистрали по гористому берегу Байкала еще не был построен. А дед Михаил вспоминал китайца: поймает лягушку, поднимет за лапку и кричит — шанго! Он был ранен, видимо легко — явных серьезных последствий ранения я уже потом не замечал.

Вернулись деды от павших твердынь Порт-Артура, с кровавых маньчжурских полей, в свой срок. События 1905 г. заставили правительство пойти на уступки. У нас в Кипчаково все крестьяне мужского пола до сущего младенца получили дополнительный надел из помещичьей земли по 7 десятин на душу. Землю у помещиков выкупило государство, а мужики получили этот дар в рассрочку и должны были погашать долг ежегодными взносами, кажется, в течение 60 лет. И, по памяти отца, выкупные платежи висели тяжелой гирей на крестьянском хозяйстве (платили много!). Не знаю, было ли это общее правило или неизбежная по местному крестьянскому малоземелью уступка здешнего землевладельца, великого князя Петра Николаевича. Поскольку это происходило в 1907 г., то и отец мой вошел в долю. Близкое соседство фронтовых приятелей, всего около 8 км между их деревнями, способствовало продолжению дружеских отношений и в последующее время. В 1906 г. у друга Михаила родился сын Иван, а у друга Петра в 1907 — дочь Елизавета. Дети подрастали, и друзья стали подумывать об их женитьбе, чтобы скрепить дружбу родством. До этого было еще далеко, но разговоры возникали.

Подошел 1914 год, и началась война, в общепринятом смысле Первая мировая, в царском манифесте Николая II — Отечественная, в советской историографии — империалистическая. Деды немедленно призываются в солдаты. На сей раз больше повезло деду Михаилу. Он попал в запасной полк, который стоял в Вязьме, где благополучно и пробыл до развала армии. Запомнился его рассказ о том, как однажды солдат полка обули в сапоги из кожи нестандартного красного цвета. Полковник решил исправить такое безобразие самым кардинальным способом. Он приказал гонять полк в каком-то овраге за городом, где солдаты месили текущую в нем черную грязь, но его стратегический замысел кончился полным поражением. Окраска сапог не подчинилась полковничьему приказу и сохранила свой первозданный вид.

Приказ

по Авангарду действующей армии

9 марта 1878 г.

№73

Предписываю начальникам дивизий и стрелковых бригад сделать распоряжение, чтобы сапоги, принятые от интендантства и вообще купленные частями, немедленно были зачернены, для чего купить чернильных орешков, деревянного или другого масла.

Подписал: начальник Авангарда действующей армии,

Генерал-лейтенант Скобелев

Дед Петр, судя по всему, сразу попал на передовую. Уже в том же 1914 г. о нем пришло извещение, что он попал в плен или пропал без вести — не знаю. По некоторым репликам деда могу предположить, что это было в Восточной Пруссии, где в начальный период войны погибла 2-я армия генерала Самсонова и потерпела жестокое поражение 1-я армия генерала Ренненкампфа. Со своей солдатской колокольни дед оценивал свое пленение скептически: «Да сколько их там было-то? Я бы один их перещелкал». Но тут все загомонили: «Да что ты? Да куда ты?» Ну, подошли они, забрали наши винтовки и мы пошли». О каких-нибудь случаях издевательства, унижения и т.п. дед не вспоминал. Какое-то время он, как видно, пребывал при солдатской кухне где-то в тыловом гарнизоне в самой Германии. В то время в солдатской среде могло быть некое взаимопонимание и снисходительность. В какой-то мере дед освоил немецкий язык и потом поправлял внука Толю в его школьных занятиях по немецкому.

Оба деда были единственными кормильцами в семье. Такие семьи государство обеспечивало некоторым пособием. Пособие, вероятно порядочное, выплачивалось регулярно золотой монетой. Бабке Пелагее, отцовой матери, эти деньги не пошли впрок. Она не умела ни потратить их с толком, ни сохранить. По своей дурости она сходила (в Ряжск?) и поменяла золотые на бумажки: «Эти монетки-копеечки еще потеряешь, а бумажки видно, вот они». Но бумажки были уже керенки со всеми вытекающими последствиями. Престарелые родители деда Петра, вероятно, были умнее. Наверно это вместе с неизменным его трудолюбием и помогло ему по возвращении из плена быстро окрепнуть на хозяйстве.

Но пока что война шла и шла. В 1915 г. старший сын деда Петра, тоже Петр, в свою очередь был призван в солдаты. На хозяйстве остались старики и дети. Я не знаю, как пришлось хозяйствовать бабке Пелагее, матери отца. Старшим мужиком в семье тогда