Московская сага. Поколение зимы - Василий Аксенов

Ну, подумать только – транспортная пробка в Москве навосьмом году революции! Вся Никольская улица, что течет от Лубянки до Краснойплощади через сердце Китай-города, запружена трамваями, повозками иавтомобилями. Возле «Славянского базара» с ломовых подвод разгружают садки с живойрыбой. Под аркой Третьяковского проезда ржание лошадей, гудки грузовиков,извозчичий матюгальник. Милиция поспешает со своими пока еще довольно наивнымитрелями, как бы еще не вполне уверенная в реальности своей сугубо городской, неполитической, то есть как бы вполне нормальной, роли. Все вокруг вообще носитхарактер некоторого любительского спектакля. Злость и та наигранна. Но самоеглавное в том, что все играют охотно. Закупорка Никольской – на самом делеявление радостное, вроде как стакан горячего молока после сыпного озноба: жизньвозвращается, грезится процветание.

– Подумать только, еще четыре года назад здесь былиглад и мор, блуждали кое-где лишь калики перехожие, да безнадежные очередистояли за выдачей проросшего картофеля, а по Никольской только чекистские«маруси» проезжали, – говорит профессор Устрялов. – Вот вам, мистерРестон, теория «Смены вех» в практическом осуществлении.

Два господина приблизительно одного возраста (35 – 40 лет)сидят рядом на заднем сиденье застрявшего на Никольской «паккарда». Оба ониодеты по-европейски, в добротную комплектную одежду из хороших магазинов, но покаким-то незначительным, хотя вполне уловимым приметам в одном из них нетрудноопределить русского, а в другом настоящего иностранца, более того, американца.

Парижский корреспондент чикагской «Tribune» Тоунсенд Рестонв течение всего своего первого путешествия в Красную Россию боролся сприступами раздражения. Собственно говоря, это нельзя было даже назватьприступами: раздражение не оставляло его здесь ни на минуту, просто временамионо было сродни ноющему зубу, в другие же моменты напоминало симптомы пищевогоотравления.

Может быть, как раз с пищи все и началось, когда в деньприезда советские, так сказать, коллеги – этот невыносимый Кольцов, этотерничающий Бухарин – потчевали его своими деликатесами. Эта икра... даром что ив Париже сейчас безумствуют с икрой, нашли в ней, видите ли, какой-томогущественный «афродизиак»... но ведь это же не что иное, как рыбьи яйца,медам и месье! Доисторическая рыба, покрытая хрящевидными роготками... аглавное все-таки – это ощущение какой-то постоянной театральности, слегкатошнотворной приподнятости, бахвальства... и вместе с этим неуверенность,заглядыванье в глаза, невысказанный вопрос. Европу они, похоже, уже раскроилина будущее, но Америка сбивает их с толку. Рестона здесь тоже что-то сбивает столку. Прежде он полагал, что знает пружины революций. Его репортажи из Мексикив свое время считались высшим классом журналистики. Он интервьюировал членовреволюционных хунт во многих странах Латинской Америки. Черт побери, теперь онвидит, что «гориллы» по сравнению с этими «вершителями истории» были ему ближе,как и яблочный пирог по сравнению с проклятыми «рыбьими яйцами». Неужелибольшевики всерьез думают, что ворочают мирами? Все было бы проще, если бы речьшла просто о захвате и удержании власти, о смене правящей элиты, однако...

Готовясь к поездке, Рестон читал переводы речей и статейсоветских вождей. В конце августа РКП(б) была потрясена трагической историей,связанной с Америкой. Катаясь на лодке по какому-то озеру в штате Мэн, утонулидва видных большевика, председатель «Амторга» Исай Хургин и Эфраим Склянский,ближайший помощник Троцкого в течение всех лет Гражданской войны. На похоронахв Москве всесильный «вождь мирового пролетариата» выдавливал из себя словакакого-то странного, едва ли не метафизического недоумения: «...наш товарищЭфраим Маркович Склянский... пройдя через великие бури Октябрьской революции...погиб в каком-то ничтожном озере...»

Эдакое презренье к озеру, недоумение перед «внеисторической»смертью; нет, они и в самом деле ощущают себя чем-то сродни богам Валгаллы илипо крайней мере титанами из мифологии. Черт возьми, мало кто в Америке поймет,что они одержимы своей «классовой борьбой» больше, чем аурой власти...Революция, похоже, это не что иное, как пик декаданса...

Увешанный черными пальто и солдатскими шинелями трамвайтронулся и проехал на десяток ярдов вперед. Шофер наркоминдельского «паккарда»,кряхтя, выворачивал руль, чтобы пристроиться в хвост общественному транспорту.Рестон, посасывая погасшую трубку, смотрел по сторонам. В мешковатой толпе инойраз мелькали чрезвычайно красивые женщины почти парижского вида. У входа вимпозантное здание аптеки стояли два молодых красных офицера. Стройные ирумяные, перетянутые ремнями, они разговаривали друг с другом, не обращая ни накого внимания. Их форма отличалась той же декадентской дикостью, что и вся этареволюция, вся эта власть: престраннейшие шапки с острыми шишаками и нашитой налбу красной звездой, длиннейшие шинели с красными полосами-бранденбурамипоперек груди, отсутствие погон, но присутствие каких-то загадочныхгеометрических фигур на рукавах и воротнике – армия хаоса, Гог и Магог...

– Простите, профессор, позвольте задать вам один, как мы вАмерике говорим, провокативный вопрос. После восьми лет этой власти, что высчитаете главным достижением революции?

Чтобы подтвердить серьезность вопроса, Рестон извлек свой«монблан» и приготовился записывать ответ на полях своего «бедекера». ПрофессорУстрялов весьма сангвинически рассмеялся. Он-то как раз души не чаял во всехэтих «икорочках» и «стерлядках».

– Милый Рестон, не подумайте, что я над вами смеюсь, ноглавным достижением революции является то, что Цека стал старше на восемь лет.

По правде сказать, даже этот его сегодняшний спутник с егоспотыкающимся английским в сочетании с самоуверенными переливами голоса (откудау русских взялась эта манера априорного превосходства перед западниками?)раздражал Тоунсенда Рестона. Фигура более чем двусмысленная. Бывший министр всибирском правительстве белых, эмигрант, осевший в Харбине, лидер движения«Смена вех», он нередкий гость в Красной Москве. Последняя его книга «Подзнаком революции» вызвала разговоры в Европе, а уж здесь-то ни одна политическаястатья не обходится без упоминания его имени.

Зиновьев называет Устрялова классовым врагом, тем болееопасным, что он на словах приемлет Ленина, говорит о благодетельной«трансформации центра», о «спуске на тормозах», о «нормализации» большевистскойвласти, о надежде на нэповскую буржуазию и на «крепкого мужика»...

Зиновьев иронизирует над Устряловым в типично большевистскойманере – «курице просо снится», «как ушей своих не увидите кулакизации,господин Устрялов»... Бухарин называет его «поклонником цезаризма». Любопытно,на что и на кого делается намек в последнем случае?