Век хирургов - Юрген Торвальд

Мой измученный мозг какое-то время пытался уцепиться за предположение, что это всего-навсего воспаление мочевого пузыря, вызванное его переохлаждением. Но даже скудость моих тогдашних познаний в области медицины не могла помешать мне распознать симптомы мочекаменной болезни, что обрекало на неудачу все мои попытки утешить себя.

Уже после, время спустя я проводил долгие часы, размышляя и пытаясь найти объяснение загадочному совпадению во времени операции Мукерджи и проявления у меня острых симптомов мочекаменной болезни. Все мои умозаключения ни к чему так и не привели, и только более позднее знакомство с современными невропатологами дало моему разуму новую пищу. По их убеждению, некоторые психические процессы, один из которых инициировало мое присутствие при операции Мукерджи по удалению камня, могут вызывать физические заболевания, до этого протекавшие в скрытой форме.

Когда я пришел в себя, был уже почти полдень. Я с трудом сориентировался. Вскоре мне удалось различить рядом с моей постелью бледное, желтоватое лицо доктора Рая.

«Вы больны?» – спросил он.

«Боюсь, это мочекаменная болезнь», – прохрипел я с трудом.

У меня создалось впечатление, будто бы сначала Рай смотрел на меня с ужасом, но затем его сменило выражение триумфа.

«Мукерджи… – сказал он. – Мукерджи, – повторил он снова, – может сделать как здоровым, так и больным…» Пока он говорил, в его тоне становилось все меньше внешнего лоска «европейской цивилизации», который он усвоил в Англии. Казалось, будто бы он уступал место патриотическому суеверному пылу.

Его хищный взгляд заставил меня почувствовать недомогание и новый страх. Все еще пребывая между сном и реальностью, я спросил: «Где поблизости можно найти английского врача?»

«Вам следует довериться Мукерджи… – проговорил Рай. – Вы не найдете ни одного врача-англичанина, который действительно способен избавить вас от камней, вам не поможет даже доктор Ирвинг из Лакнау…»

Но только я расслышал фамилию Ирвинг, моя память тут же ухватилась за нее. Теперь я видел перед собой единственную цель: прочь из Ханпура, прочь от Мукерджи.

Климат Лакнау весьма благоприятствовал тому, чтобы городок стал излюбленным индийским гарнизоном англичан. Тогда это было почти сказочное место, засаженное цветущими парками, бамбуковыми рощами и садами, где среди живых изгородей из желтых роз, орхидей и папоротников зеленели пальмы и тенистые, усыпанные хороводом красных бутонов деревья. Местная гостиница показалась мне цветущим оазисом по сравнению с той крысиной норой, где я поневоле обитал в Ханпуре.

Доктор Ирвинг, который вскоре после моего прибытия возник в моей комнате с неуклюжим ящиком инструментов, выглядел точь-в-точь как среднестатистический хирург конца девятнадцатого столетия, каких я нередко встречал у него на родине. Ему шел уже седьмой десяток, и он казался сильным и грубоватым, как и многие другие люди его поколения, ведь в те времена от медика требовались прежде всего сила и закалка, необходимые, чтобы ампутировать руку или ногу у находящегося в полном сознании человека или провести другую, не менее жестокую, но в целом обычную в те дни операцию. Я невольно содрогнулся от мысли, что ему, обладателю столь красных, мускулистых рук, предстоит осмотреть меня. Но вот Ирвинг вступил в разговор. С первых минут нашей беседы я почувствовал, что имею дело с человеком рассудительным, а потому даже тон его оказал на меня удивительное умиротворяющее действие. Он осведомился о моей профессии, происхождении, намерениях и только потом приготовился выслушать мои жалобы.

«Теперь не может быть никаких сомнений, – проговорил он, – накануне вы лишились маленького камня в мочевом пузыре. На своем пути он причинил вам несколько царапин, которые тут же закровоточили. Но в мочевом пузыре все еще могут оставаться другие камни. Мне придется осмотреть вас, чтобы быть до конца уверенным…»

Сегодня я уже простил Ирвингу все мучения, которые я вытерпел по его вине, включая приступ лихорадки, настигший меня уже через полчаса после осмотра из-за занесенной им инфекции…

Ирвинг, как и множество других врачей из любой части света, не мог знать большего. Но так или иначе его осмотр имел определенную пользу. Я усвоил, что о состоянии медицины и прогрессе в ней следует судить прежде всего с позиций пациентов и никогда не смотреть на медицину глазами того, кому болезнь на личном опыте не знакома.

Протерев окровавленный катетер тканью, усеянной пятнышками засохшей крови, и после определив его в своем ящике между двумя парами заржавевших зубных щипцов, он серьезно посмотрел на меня.

«Хм, – промычал он, – судя по всему, у вас внутри еще два более крупных камня. Возможно, около полугода они и не будут вас беспокоить, но это не помешает им постоянно увеличиваться за счет приращения новых твердых мочепродуктов. Вам следует как можно быстрее возвратиться в Европу, где вашу мочекаменную болезнь могли бы прооперировать. Ничто не должно сейчас стеснять ваших движений, у вас довольно лекарств. Поезжайте в Париж безотлагательно. Разыщите там доктора Сивиаля…»

В одном моем взгляде Ирвинг сумел прочесть, что имя Сивиаль мне ровным счетом ничего не говорило.

«Вы не знаете Сивиаля? – спросил он. – Но ведь вы же были в Париже! Разве вас не удивляет, что я, англичанин, рекомендую вам услуги француза? Я убежден, что Сивиаль является тем человеком, который положил конец многовековому застою в области хирургии мочевого пузыря, подтолкнув развитие хирургической техники. Он впервые осуществил бескровное и почти безболезненное дробление камней непосредственно внутри проблемного органа. Он возвестил о новой эпохе в истории хирургии мочевого пузыря, которая обязательно обратит на себя внимание, как только его методику освоит достаточное количество врачей. Они и распространят ее позже по всей Франции. Я делаю вам предложение. Отдохните несколько дней, пока окончательно не избавитесь от последствий выхода камня и осмотра. Я уверен, что после, вооружившись все же некоторой осторожностью, вы сможете совершить вполне безопасное путешествие в Европу».

По счастью, сев на корабль «Калькутта» Ост-Индской компании, я очень быстро, а именно уже пятого мая 1854 года, оказался в Лондоне. С тех пор как в апреле я снова почувствовал легкую боль в мочевом пузыре, я жил в постоянном страхе перед по-настоящему тяжелым приступом, который мог застигнуть меня раньше, чем я попаду к Сивиалю.

Если молодые врачи, знакомые с медицинской подоплекой собственной болезни, оказываются в подобных моей ситуациях, они, как правило, страдают больше, чем обычные пациенты, которых оберегает блаженная неосведомленность и порой совершенно непоколебимая вера в «мастерство врача».

Я почувствовал облегчение, ступив на английскую землю, хотя, спускаясь по трапу на берег, я вновь ощутил подозрительное чувство тяжести в области таза.

Но во мне проснулась уверенность, когда я обнаружил в гостинице письмо от Джеймса Сайма, очень видного эдинбургского профессора хирургии того времени. Конверт содержал второе запечатанное письмо, адресованное доктору Генри Томпсону на лондонскую Вимпоул-стрит, а также записку для меня, в которой было всего одно предложение: «Это тот, кто вам нужен». И подпись: «Сайм».