Буду твоей Верой - Ана П. Белинская

торжествующие глаза Карины, чувствующей себя победителем. Такие, как она, подпитывают свой эгоцентризм и озлобленность насмешками и издевательствами, самоутверждаясь за счет других, «не таких, как все», слабых и неугодных.

— У вас устаревшая информация, дорогие подружки, — натягиваю равнодушную улыбку, — Черкизовский рынок закрыли еще в 2009 году. Эти сапожки, — показываю на замшу, — с Дубровки***.

Вырываюсь из кольца малодушных и несусь в ближайший туалет.

Закрываюсь и даю свободу слезам. Снимаю очки, чтобы удобнее было поплакать и усаживаюсь на корточки, облокачиваясь на дверь.

Не стираю слезы, пусть вытекут все, высмаркиваюсь в салфетку и трогаю замшевый носик. Потом опускаю глаза и рассматриваю теплое темно-зеленое платье ниже колен с белым воротничком, круглые очки, зажатые в руке и черные колготки в 220 ден.

Обида за себя, перерастает в злость и всё, что на мне надето, вдруг кажется полной безвкусицей. Слова Дивеевой принимают реальные очертания, и я ругаюсь на себя за то, что своим пуританским видом удобряю почву для насмешек Карины.

Сегодня утром, стоя перед зеркалом, я казалась себе милой и искренне верила, что Артему Чернышову так покажется тоже. Я хотела понравиться ему, а привлекла лишь насмешливое внимание Дивы. Я не умею быть модной, да и возможности такой у меня нет, но, как показала практика, важно не только наличие мозга в твоей голове, но и то, во что и как ты одет.

Поднимаюсь с пола, умываю красный распухший нос, надеваю ненавистные очки и шагаю в гардероб, надеясь, что толпа рассосалась.

*Вы купили новые сапоги, Вера? — фраза из советского фильма 1977 года «Служебный роман».

**Черкизон — Черкизовский рынок в Москве, крупный вещевой рынок, существовавший с начала 1990-х годов по 2009 год, где нелегалы из Средней Азии подпольно производили одежду и обувь из дешевого сырья для незаконной продажи.

***Вещевой рынок Дубровка-действующей рынок в Москве.

6

— Куда собрался? — доносится из прихожей голос мамы.

— Я же говорил, что иду на игру с пацанами, — слышу возню брата и звук застегивающейся молнии.

— Ром, ну возьми Веруню с собой, будь братом, — умоляющим голосом шепчет брату мама, наверняка уверенная в том, что я не слышу их из комнаты с открытой дверью через два метра от них и в наушниках, — что-то она загрустила совсем.

Это действительно так.

После того, как я забрала свои вещи из гардеробной, на читательский брифинг я не пошла. Вряд ли кому-то из ребят понравится лицезреть мой распухший нос и красные глаза, да и у меня настроение было не тем, чтобы обсуждать предстоящий марафон «Ночь в библиотеке».

Я бежала домой уже не с такой фанатичной аккуратностью, и один раз мне даже захотелось специально наступить в грязную лужу и намеренно испачкать опротивевшие замшевые сапоги. Но благодарная умница-дочь во мне не позволила совершить столь неблагоразумный поступок обиженной девочки, напомнив, какого труда стоит моим родителям одевать нас с братом.

Злясь на себя, мне хотелось утроить протестующий бойкот и наказать себя отказом от обеда.

Но мамины котлеты призывно смотрели на меня из глубокой жаровни, а воздушное картофельное пюре так и манило проверить, настолько ли оно такое нежное, как кажется.

И я проверила.

Отказаться пришлось от чая с конфетами, но это я сумею пережить.

Наспех сделав домашнюю работу, я даже не стала садиться за проект Бубновского, а решила пострадать, завалившись в кровать и обняв любимую желтую подушку в виде улыбающегося в очках смайла, которую мне подарил брат на восемнадцатилетние. Включила плейлист из папки «поплакать» и воткнула наушники, сделав музыку ненавязчивым фоном.

— Издеваешься, мам? — громко шепчет Рома, — ты видела ее лицо? Она мне всю репутацию испортит, — вот же засранец.

С другой стороны, он прав. Сейчас я похожа на печальную какашку и вряд ли смогла бы составить брату компанию.

— Какую репутацию? Лентяя и оболтуса? — обожаю мамулечку.

— Ну маам, — канючит мой говнистый братец, — ребята в компании даже не знают, что у меня есть сестра.

— Вот и узнают. Иди, пригласи Верунчика с собой, пусть девчонка проветрится от своих учебников, — не сдается мамуля.

— Там компания совсем не для Веры, мам, — торгуется Ромыч, а я вынимаю наушники и приподнимаю голову, чтобы лучше расслышать.

— Это какая там компания? Ну-ка признавайся, паршивец, — слышу хлесткий удар и хихикаю, потому что представляю, как мама шмякнула кухонным полотенцем по заднему месту моего немаленького братца, — с кем связался?

Ромыч часто выхватывает от родителей.

Особенно за оценки.

Потому что гены в нашем с ним случае распределись неравномерно.

Весь ум достался мне, а Роману — приторная для парня привлекательность.

Мой брательник — тот еще ловелас-красавчик. Армия из его поклонниц исписала все стены и лифт в нашем подъезде. Практически каждые выходные папа гоняет Романа с тряпкой, чтобы тот оттирал «Рома, я люблю тебя» или «Рома из 11 В + Вика из 9 А=ЛЮБОВЬ», где надпись «Вика из 9 А» каждый раз меняется на новое имя и класс.

Когда я училась в одиннадцатом классе, а брат в девятом, уже тогда женские туалетные кабинки были исчерканы признаниями в любви моему брату.

Ромке не нужно стараться произвести впечатление, потому что его яркая, симпатичная внешность уже сама по себе обращает внимание противоположного пола. И даже вещи, на которые из семейного бюджета выделяется аналогичная мне сумма, на Ромке смотрятся стильнее и моднее.

— Эй, за что? — вопит Ромыч. — Да нормальные там ребята все. Просто не такие заучки, как наша Вера.

Ну понятно. И брат туда же.

Сегодня день моего полного разоблачения.

Стремная босячка-заучка в очках и дешевых сапогах с базара…

А мне даже не обидно. Потому что так и есть.

— Ну-ка, рот закрой, — шикает на него мама. — Живо вернулся и