Пятница, тринадцатое - Марина Серова

— Продолжайте, продолжайте, — кивал Михайленко, — я вас внимательно слушаю.

— Работать в такой обстановке, когда шаг вправо, шаг влево считается преступным превышением полномочий, я не могу, — заявила я непререкаемым тоном. — Разве нельзя пойти мне навстречу? Ведь, прошу это особо заметить, за все время моей деятельности на меня не было никаких нареканий. Я чиста перед органами, как ангел!

— Насчет этого я тоже в курсе, — снова и снова кивал Михайленко, едва двигая при этом головой.

— Более того, — продолжала я, — с моей стороны имел место ряд весьма ценных услуг. Помните, наверное, дело Рифмача? Или дело Штайнера?

— Да, разумеется, — подтвердил Михайленко. — Знаете что, я думаю, этот вопрос можно решить. Скажем, в случае успеха нашего с вами совместного предприятия можно было бы выйти прямо наверх с бумагой, где органами обосновывалось бы предоставление вам, Евгения Максимовна, некоторых расширенных полномочий.

— Этого мало, — заявила я. — Нужна еще «горячая линия».

— То есть?

— Понимаете, мне приходится бывать в разных местах, где случаются различные события. Иногда мои объяснения с милицией занимают чересчур много времени, — пояснила я. — Так вот, мне нужен телефон, позвонив по которому я могла бы урегулировать подобного рода проблемы за считанные минуты. На другом конце провода должны очень хорошо знать — кто я и что из себя представляю. Вы можете предоставить мне такую возможность?

— Безусловно, — заверил меня Михайленко. — Я думаю, мы сработаемся.

— Итак, я приступаю к делу с этой минуты, — констатировала я. — Будем считать, что в вашем лице меня наняло государство.

— Н-ну, можно сказать и так, — улыбнулся Михайленко. — Считайте, что Российская Федерация находится теперь в числе ваших клиентов.

— Пока что я хочу от вас только одного, — продолжала я. — Сохраняйте полное статус-кво. Никакой информации в газетах и по телевидению.

— Разумеется, — согласился со мной Михайленко. — Убийца должен думать, что он в безопасности. Пусть все продолжают считать, что жертва скончалась в результате несчастного случая.

— И тогда никто не станет спешно уезжать, и я смогу повариться с постояльцами корпуса в одном котле. Кстати, какую официальную версию вы предложите обществу? Может быть, не несчастный случай, а что-нибудь более рядовое. Скажем, сердечный приступ?

— Да, пожалуй, это сойдет, — согласился Михайленко. — Такой банальностью, как инфаркт, сейчас никого не удивишь. Но будьте осторожны, Женя, убийца очень хитер и коварен. Если он смог провернуть такой трюк, то, заподозрив опасность… Кто знает, что он придумает в следующий раз? А мне бы очень не хотелось, чтобы следующей жертвой оказались вы, госпожа Охотникова, поверьте!

* * *

Из широкого окна спальни мне было хорошо видно, как служебная машина с Михайленко уезжала с территории «Отрады», быстро пропадая из виду в перспективе центральной аллеи пансионата.

Я осталась одна в номере. Вечерняя прохлада уже понемногу подступала, и, закутавшись в шаль, я вышла на балкон покурить.

Высокий сосновый лес на горизонте в закатных лучах солнца казался слегка красноватым, как будто на каждое дерево вылили сверху ведро крови.

«Кровь на сосновых иглах, — усмехнулась я про себя. — Вот тебе и отдых, Евгения Максимовна, вот тебе и родные просторы».

Как там кричал этот мальчишка после ужина в первый день? «Пятница, тринадцатое! Мертвецы выходят из гробов! Сегодня ночь ужаса!»

Забавно, но впоследствии оказалось, что ребенок был совершенно прав…

Что ж, придется начинать работу. Для начала неплохо бы восстановить картину тех двух с половиной дней, которые прошли со времени моего приезда в «Отраду» до утра понедельника.

Хм, вот ведь что интересно — когда я сейчас начинаю вспоминать события этих выходных, мне совершенно четко видно, что за это время произошло очень много странных вещей.

Ведь не случись в пансионате убийство, я бы не стала так внимательно присматриваться к незначительным вроде бы происшествиям…

Но теперь, так сказать, «задним числом», я видела все в новом свете. Смерть бросала свой кровавый отблеск на любые мелочи, многие из которых сейчас казались мне зловещими и исполненными тайного смысла.

Такой прием частенько используют в кино. Сначала идет обыкновенное действие, а потом происходит нечто из ряда вон выходящее. И режиссер снова прокручивает перед настороженным зрителем начало ленты, дабы он убедился в том, что событие, перевернувшее привычный ход вещей, исподволь готовилось с первых же кадров.

Потрясенный зритель давится леденцом и теперь — уже во второй раз — видит все в новом свете: в свете обратной перспективы.

Суббота, 14 сентября

Эту ночь я спала как убитая. Странно, почему в русском языке такое блаженное состояние отдыха сравнивается со смертью, да еще и с насильственной? Загадка русской души, право слово…

Впрочем, под утро, начиная часов с пяти, сквозь сон до меня то и дело доносились какие-то звуки снаружи — щебет птиц, шуршание сосновой хвои.

Я плавала в этих звуках, включая их в свой сон, не желая просыпаться вместе с пробуждающейся ни свет ни заря природой, как вдруг…

Меня словно подбросило на кровати — такой силы был этот женский крик.

В одном громком и протяжном звуке слились боль и ненависть, ужас и отчаяние. Так можно кричать, лишь глядя в глаза смерти…

Я второпях набросила легкий халатик, на ощупь сунула ноги в шлепанцы и выбежала из своего номера. Судя по хлопающим на всех этажах дверям, был потревожен не только мой утренний сон.

— Что случилось? — высунулось из-за двери заспанное лицо Артема.

— Еще не знаю, сейчас посмотрю… — быстро проговорила я, сбегая вниз по лестнице.

Вслед за мной стал медленно спускаться майор Голубец в синей полосатой пижаме. Он тяжело шагал со ступеньки на ступеньку, то и дело останавливаясь и вытирая пот — очевидно, раздавшийся крик вклинился в какой-нибудь дурной сон отставного военного. А может, и сердечко у Голубца временами пошаливало…

Судя по высыпавшим в холл обитателям второго этажа, которые в недоумении переглядывались, источник звука располагался этажом ниже.

Чета Волковых, до смерти перепуганная, жалась возле двери своего номера. Бритоголовый Сема, казалось бы, должен был привыкнуть ко всякого рода крикам и воплям — наверняка ему приходилось отжимать деньги с непокорных должников и, кто знает, может быть, и применять к ним соответствующие меры устрашения. Растрепанная Милена выглядывала из-за квадратных плеч мужа, и ее бледные тонкие губы заметно подрагивали.

Что касается Капустиных, то Максим и Дора отнюдь не были напуганы. Капустин скорее был заинтригован случившимся и уже намеревался спуститься вниз. А Вячик… Вячик, наверное, продолжал мирно спать — ребенок проводил дни в таком бешеном ритме, что его вряд ли смог бы разбудить и пушечный выстрел.