День дурака - Иосип Новакович

По дороге Иван размышлял, зачем нужна куча ржавого мусора, но теперь понял. Марко поставил две колонны, поддерживающие металлическую балку и маятник, соединенный цепями и целой кучей шестеренок с дымящимся мотором. Иван решил, что Марко создает какую-то современную скульптуру, что-то, чему научился в России.

Марко поместил большой светлый камень под стальной подвес маятника. Долотом он высек канавки, по которым должно двигаться лезвие, включил мотор, и лезвие с ревом вгрызлось в камень. Марко то и дело поливал камень водой, словно крестил его, хотя для крещения было поздновато – шла работа над надгробной плитой. Кошки убежали в ужасе в лес, но потом вернулись, утыканные сосновыми иголками, словно дикобразы, и уставились на чудовище, питающееся камнями.

Мальчики ушли, а Иван остался.

– Ты мог бы лить воду на камень каждые три минуты? – спросил Марко и протянул Ивану алюминиевую кружку и ведро.

– А как вы относитесь к идеям Платона?

Иван упомянул этого философа, потому что сейчас, в двенадцать лет, ему хотелось казаться не по годам развитым ребенком. Марко жестом велел Ивану сесть на груду бревен и плюхнулся рядом:

– А ты знаешь, почему умер его предшественник Сократ? Он поднял голос против тирании. Так было тогда, так и сейчас. Ничего не изменилось. Наше правительство – шайка деспотичных мошенников.

– Но ведь благодаря Платону…

– Нет, – отрезал Марко. – Он писал, окруженный тиранами. Нужно уметь читать его произведения. Это политика, а не философия.

Марко говорил так громко, что Иван обернулся, ожидая, что сейчас их обоих бросят в тюрьму.

– Но вы же говорите все, что хотите, и вы не в тюрьме.

– Я чуть было не стал министром культуры, но выступил против «мерседесов» и шампанского. Поскольку у меня есть знакомые в СССР, меня сочли шпионом и доносчиком и тайком сослали сюда. Это моя Сибирь. Ладно, хватит об этом, нужно работать. Я должен содержать старую каргу и молодую ведьму, – сказал он с язвительной горечью, свойственной сербам.

Ивану казалось, что учитель скорее сгодился бы на должность министра антикультуры, если таковая вообще существует.

Марко подошел к камню. Он снова и снова ударял по рукоятке долота тяжелым молотком. Металл монотонно звенел, и ритм ударов гипнотизировал. Голубоватая сталь врезалась в голубовато-серый камень, и каменная крошка разлеталась вокруг. Марко со своими седыми волосами и бледными синюшными щеками сливался с каменной пылью, и через некоторое время Иван видел только скалу с парой изогнутых бровей. Иван уставился на пока что безымянную плиту, на которой проступали черты лица, вернее только брови – ни носа, ни глаз, ни ушей.

– А есть вечная жизнь? – вдруг спросил Иван.

Это очень важный вопрос, на который он не нашел ответа. Иван посещал кальвинистскую церковь, и пока был маленьким, очень боялся органа. Сухонькая немка играла на нем с таким ужасом в глазах, словно на нее вот-вот нападут партизаны. А если учесть те громкие звуки, которые вылетали из инструмента, ее страх имел под собой основания. Иван считал, что ходить в церковь стыдно. Низоградцы распространяли слухи, что кальвинисты устраивают оргии. Эти слухи привлекали в церковь некоторых пожилых мужчин, которые, расстроившись, что не застали никаких оргий, распускали новые слухи – якобы кальвинисты совокупляются с овцами. Многие дети в школе дразнили Ивана овцелюбом. Но страх вечных мук пересилил стыд. Священник сказал, что в один прекрасный день может прийти Спаситель, а потом громовым голосом зачитал отрывок из Библии: «И сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела… и третья часть моря сделалась кровью… И вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток». А те, кто не будет спасен, останутся на пустынной, пропитанной кровью и гарью земле, чтобы мерзнуть без солнца, голодать и молиться о смерти, но они не смогут даже умереть.

Иван повторил свой вопрос:

– Есть вечная жизнь?

Марко повернулся и посмотрел на Ивана так, словно чего-то недопонял.

– А почему вы все время работаете? – Иван сменил тему, словно Марко и впрямь не понял предыдущего вопроса.

– Господь работал шесть дней, кто я такой, чтобы работать меньше? Все сущее мучается и трудится, и я тоже должен.

– Но ведь работа – это наказание, почему бы вам не избегать ее?

– Если не будешь работать, то вырастешь слабым и ленивым, тысяча пороков и змей отравят тебя.

– Но разве нельзя возвыситься над этим?

– Нельзя. Никто не может подняться достаточно высоко, кроме Всемогущего Господа. Ты должен работать в поте лица. И если не примешь свое наказание, то Бог сотрет тебя с лица земли. – Марко выглядел как суровый судья, отправляющий подсудимого на пожизненное заключение в трудовой лагерь Сибири.

Марко схватил лопату, мускулы челюстей снова ходили ходуном. Иван почувствовал пустоту в груди.

– Но ведь Бог – это любовь, разве нет?

– Правильно. Он хочет, чтобы ты держался подальше от дьявола, а ты выполняешь это предписание, сосредоточившись на работе. Любовь – это работа, а не лень.

Иван расстроился больше, чем парень, который спросил Иисуса, что он должен сделать для спасения, а тот ответил: раздать все богатства бедным.

– А есть рай? Ад? Вы поэтому работаете?

– Господь не будет жарить тебя, как итальянцы жарят лягушек. Нет, Господь – это тебе не итальянский повар. Никакого ада нет. И рая тоже.

– А вечная жизнь?

– Творец учится у того, что Он сотворил, и на примере того, что, в свою очередь, сотворит его творение. Чем больше ты работаешь и созидаешь, тем больше Господь учится у тебя. Твоя вечность в том знании, которое продолжает жить в Боге. И как часть его, ты продолжаешь жить. Но сам по себе ты жить не можешь, даже сейчас ты существуешь не просто так своими силами, все они одолжены тебе Господом, и отдельно от Творца мы не живем.

– Вы имеете в виду, мы мертвы?

– Нет, мы и умереть не можем.

Марко обтесал острые края камня. У него были синие ногти, наверное, он попадал по ним молотком. На пальцах заметно проступали сухожилия. Вены, словно голубые змеи, извивались вокруг них, как в символе медицины. Когда Марко разжимал пальцы, кожа на его открытой ладони напоминала пятку Ивана после того, как он все лето ходил босиком. Мозоль на мозоли, одна наползает на другую, один мертвый слой хоронит другой. Ладонь была трудовой биографией Марко. Орудуя долотом, Марко боролся со временем, желая остановить мгновение. Но время ускользало от него, применяя приемы из боевого искусства, соблазняя его вырезать свои творения на костях земли, на камнях. Время позволяло ему опустошать самого себя. Марко растрачивал свои силы на эпитафии. Седые вдовы будут смотреть на надписи, пытаясь обнаружить в голом камне дух своих любимых в тусклом свете сумерек, ожидая, что сейчас что-нибудь в холодной плите шевельнется и оживет.