Палома - Анн-Гаэль Юон

и вышла на лестницу. Кто это? Куда она направилась? В лунном свете я узнала Кармен и на секунду заколебалась.

Мы больше не говорили о том, что произошло тогда в мастерской. Первая зарплата. Санчо. Кармен просто отчитала меня и запретила впредь вмешиваться в ее дела. Но в тот вечер что-то заставило меня пойти за ней – то ли ее забота обо мне в последнее время, то ли мой уже успевший проявить себя характер. В следующее мгновение я оказалась на улице. В ту же секунду Кармен скрылась за углом.

Я поспешила следом, стараясь быть как можно более незаметной. Дошла до церкви, но там никого не было.

– Зачем ты следишь за мной?

Я вскрикнула, хватаясь за сердце.

– Да заткнись ты! – рявкнула Кармен.

Она дрожала.

– Поклянись, что будешь молчать.

– Клянусь!

Лиз, в тот момент мое сердце так бешено колотилось, что я готова была поклясться в чем угодно, лишь бы она проводила меня обратно. Кармен пристально на меня смотрела. Внутри нее шла борьба. Можно ли ей взять меня с собой? В ее глазах я увидела такой же горделивый взгляд, что и тогда в мастерской, в тот день когда Санчо хватал ее своими руками. По ее щеке скатилась слеза.

– Это было всего один раз, с Луисом! В последний вечер в деревне! Он обещал, что будет меня ждать…

Она разрыдалась. О чем это она? Я пыталась ее утешить. Мы двинулись дальше. Ночь была темной, переулки сырыми. Я замерзла.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мы остановились перед узким домом, освещенным фонарем. Кармен глубоко вздохнула и тихонько постучала три раза. Дверь открылась. Темнота поглотила нас.

Я не помню ни адреса, ни сказанных там слов.

Только кровь, крики и вязальные спицы.

13

В мастерскую Кармен вернулась, немного прихрамывая. Когда она снимала свой плащ у входа, Санчо буквально раздевал ее глазами, не подозревая о драме, которая разыгралась неделей ранее.

Жизнь потекла в обычном ритме, который задавали шум швейных машин, звон колоколов и мессы. Не было произнесено ни слова. Ни мною, ни Кармен, которая до конца своих дней будет делать вид, что этих событий никогда не было.

Во время ее короткого недомогания, мы с девушками работали вдвое больше, чтобы компенсировать ее отсутствие. Теперь я шила не хуже остальных. Плетенка, союзка, носок, пятка. День и ночь я думала о своем возвращении. Мысли об Альме не отступали, и я вкладывала весь свой гнев в иглу, которая без устали пронзала джут.

К счастью, уроки, которые мадемуазель Тереза давала мне после работы, скрашивали даже самые утомительные дни. Я делала успехи во французском и теперь могла помогать Жанетте с уроками. В обеденный перерыв я погружалась в чтение простых книжек, подобранных для меня учительницей. Сказки Перро. Басни Лафонтена. О мадемуазель Терезе я знала не так уж много: духи, которые она предпочитала (жасмин и флердоранж), бережное отношение к книгам (запрещалось загибать уголки страниц), изящный почерк, пристрастие к черному чаю (без сахара, без молока) и любовь к кошкам (она была единственной, помимо меня, кому Дон Кихот позволял себя гладить, и это вызывало у меня небольшую ревность, сама не знаю почему).

Однажды утром в мастерской рядом со мной села француженка. Я думала, она ошиблась. Обычно испанки и местные женщины сидели отдельно.

Тонкий нос, зеленые миндалевидные глаза, высокие выразительные скулы. На щеке родинка. Шиньон из светлых волос валиком уложен на голове. Тонкую талию и высокую грудь подчеркивало смелое декольте. Какая красота! Я была потрясена.

Она бросила на меня лукавый взгляд.

– Ты новенькая?

Ей было, наверное, лет двадцать. И она обратилась ко мне по-французски.

Я поискала глазами Кармен. Что подумают другие девушки, если я заговорю с местной? Но все были заняты своей работой.

– Твои стежки слишком длинные, – сказала она. – Тебе будут платить больше, если ты станешь лучше работать.

А затем, не дав мне опомниться, она схватила эспадрилью, над которой я работала, и показала, как следует шить. Определенно, эта девушка знала свое дело.

– Ты давно тут работаешь? – спросила я ее вполголоса.

– Нет, всего несколько месяцев. Но я и раньше любила шить.

Ее глаза вспыхнули темным блеском.

– Я занимаюсь образцами. Шью эспадрильи, которые рассылают, чтобы привлечь новых клиентов. Они должны быть сшиты ровно и аккуратно.

У нее было необычное произношение, забавная манера говорить. Она протыкала подошву огромной иглой, вытягивала нить. Я следила за ловкими движениями ее сильных рук. И не успела я глазом моргнуть, как она уже закончила самую прекрасную пару эспадрилий, которую я когда-либо видела.

– Но, как хорошо известно, лучше всех работают испанки, – добавила она.

Я вернулась к работе, но ей хотелось поговорить.

– Ты живешь в «деревянном городе»[1]?

– Нет, в верхнем, – шепнула я. – А ты?

Я украдкой глянула на испанок. Одна из них наблюдала за нами. Я тотчас же опустила голову.

– В Шероте. Знаешь, где это?

Название этой деревушки неподалеку от Молеона было мне смутно знакомо. Я кивнула.

– Да, там живет учительница.

– Я живу вместе с ней. В доме с синими ставнями.

Я удивленно подняла голову.

– Ты живешь с мадемуазель Терезой?

– Да, с ней!

– Это твоя бабушка?

Она уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент Санчо грохнул кулаком по столу. Я вздрогнула, чуть было не проткнув руку иглой.

– Тихо!

И тут моя соседка положила свою работу на стол. Медленно повернулась к бригадиру и с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

– Нам, месье, платят за каждую пару. А вовсе не за то, чтобы мы молчали.

У меня перехватило дыхание. Глядя на огромный сжатый кулак толстяка, я подумала, что настал ее последний час. Он таращился на нее целую вечность. Она не опускала глаз. Затем раздался звон колокола. Время обеда.

– До встречи! – бросила она Санчо, вставая и задвигая под стол свой стул.

Так в моей жизни появилась Колетт.

14

Через несколько дней в зал, где мы работали, ворвалась веселая мелодия – ее принесли тромбон, барабан и труба. При виде этого трио лицо Колетт просияло. Первые же ноты заставили мое сердце биться сильнее. Трое мужчин в беретах с улыбкой переглянулись – женское общество их явно радовало. Самый тощий, с барабаном на животе, запел. В мастерской заиграли улыбки, головы закачались в такт, ботинки начали отбивать ритм. Должно быть, Санчо куда-то позвали, потому что он исчез, и с его уходом начался настоящий праздник. Девушки встали, взялись под руки и пустились в пляс. Платья и косы закружились среди станков. Колетт первой приподняла юбки. Подбадриваемая швеями, она забралась на стол. Девушки разразились радостными возгласами.

– Vale! Vale! – кричали испанки.

А француженки скандировали:

– Коко! Коко!

Колетт громко запела, уперев руки в бока. Приятный голос, который все же не мог сравниться со зрелищем ее стройных ног. Вскоре ее задор заразил всю мастерскую. Она наполнилась нашим пением. Всюду слышались смех и одобрительные восклицания. Какое счастье! Мы снова стали беззаботными веселыми девчонками.

Когда вернулся Санчо, веселье сдулось, как опавшее суфле. Но музыка пробудила во мне радость жизни. Вечером я что-то напевала по дороге домой. Дон Кихот бежал за мной по пятам.

Поднимаясь по лестнице в нашу комнату, я услышала всхлипы. Я подумала, что мне это показалось, ведь день был таким веселым. Осторожно толкнув дверь, я увидела Кармен, окруженную ласточками. Ее лицо было искажено горем. Что случилось?

– Ты предупредила Луиса? – мягко спросила Амелия. – Я уверена, он будет счастлив!

Кармен покачала головой. По ее смуглым щекам катились слезы.

– Думаешь, он женится на мне, если я вместо приданого вернусь с ребенком?

Я никак не могла взять в толк, о чем речь. Какой ребенок? А потом увидела руку Кармен на животе и побледнела. Значит, в ту ночь спицы не помогли?

Девушки смолкли. Они знали суровые законы мужчин. Чести. Церкви. Я опустилась на колени рядом с Кармен. Что сказать ей в утешение?

– Уверена, это будет чудесный малыш, – прошептала я.

Кармен распрямилась.

– Чудесный малыш! – передразнила она меня.

Ее била дрожь.

– Вы только послушайте ее! Что ты в этом понимаешь? Дурочка несчастная! Мадам ходит в школу, мадам знается с француженками, и думает, что умнее всех нас, да?

Я покраснела и что-то залепетала, растерявшись