Старшая сестра, Младшая сестра, Красная сестра. Три женщины в сердце Китая ХХ века - Юн Чжан

Человеком, который написал это письмо и подтолкнул сторонников республики к революционным действиям, был тридцатитрехлетний Чарли Сун – в прошлом пастор методистской церкви, а теперь состоятельный бизнесмен из Шанхая. Чарли Сун познакомился с Сунь Ятсеном в том же 1894 году, когда Сунь ненадолго приезжал в Шанхай. Друг другу их представил Лу, который после осквернения деревенского храма перебрался в этот город. Обсуждая политику, трое мужчин засиделись до глубокой ночи. Чарли Сун разделял антиманьчжурские настроения Сунь Ятсена и восхищался его готовностью к решительным действиям – большинство людей лишь роптали на власть. Сунь Ятсена тогда мало кто знал, однако он излучал сдержанную и вместе с тем мощную веру в себя, в свои поступки и в свой успех. Эта абсолютная уверенность в себе привлекла немало таких сторонников, как Чарли Сун, который охотно оказал Сунь Ятсену щедрую материальную помощь[20].

Чарли был отцом трех сестер Сун. В то время Айлин, старшей дочери Чарли, было пять лет, а младшая, Мэйлин, еще даже не родилась. Средней дочери, Цинлин, которая впоследствии, несмотря на яростные протесты Чарли, выйдет замуж за Сунь Ятсена, исполнился год.

В начале 1895 года, сразу же после возвращения с Гавайев по просьбе Чарли Суна, Сунь Ятсен вместе со своими соратниками начал подготовку к восстанию. К ним примкнул основатель гонконгского литературного общества Ян[21]. Щеголявший в костюме-тройке с ярким платком в нагрудном кармане, Ян имел связи в деловых кругах Гонконга. Участие Яна обеспечило заговорщикам потенциальную поддержку со стороны местных газет, выходивших на английском и китайском языках. Кроме того, Ян заверил товарищей, что будет вербовать не бандитов, а кули[22]. Членов литературного общества было гораздо больше, чем сподвижников Сунь Ятсена, к тому же многие из них относились к последнему с опаской[23]. Один из членов общества 5 мая 1895 года записал в своем дневнике: «Сунь производит впечатление безрассудного и отчаянного человека. Ради того, чтобы сделать себе имя, он наверняка рискнет даже собственной жизнью». И еще одна запись, от 23 июня: «Сунь хочет, чтобы все слушали его. Это невозможно». Другой член книжного клуба заявлял: «Я не желаю иметь ничего общего с Сунь Ятсеном».

Неудивительно, что, когда обе группы заговорщиков сошлись, чтобы выбрать «президента» новой организации, большинство голосов получил Ян. Сунь Ятсен был вне себя от ярости: восстание задумал он, значит, именно он и должен возглавить мятеж. Глава кантонской триады Чжэн тоже не на шутку разозлился и сказал Сунь Ятсену: «Предоставь Яна мне. Я устраню его. Нужно просто его убить»[24]. Один из свидетелей этого разговора предостерег Чжэна: «Если ты убьешь его, в Гонконге будет открыто дело об убийстве и мы не сможем продолжить восстание». Сунь Ятсен согласился и позволил Яну называться президентом – до момента, пока не будет захвачен Кантон. Сторонники республики еще не начали революцию, а кровавая борьба за власть уже разгоралась. Поражает и четкость стремлений Сунь Ятсена: с самого начала он намеревался встать во главе всей страны и ради этой цели готов был проливать кровь.

До поры до времени заговорщики забыли о своих разногласиях и назначили датой выступления девятый день девятого лунного месяца. В этот день китайцам предписывалось навещать могилы предков. У многих жителей города имелись семейные участки на кладбище Кантона, и в тот день там должны были собраться толпы народа. Вместе с ними мятежники и планировали войти в город.

Находившееся в Пекине правительство страны получило предупреждение о заговоре от своих официальных представителей из тех стран, где Сунь Ятсен искал средства у местных китайцев и покупал оружие. Власти Китая оповестили губернатора Кантона, который уже знал о готовившемся восстании от собственных осведомителей. Сунь Ятсена не арестовали, однако меры безопасности в целом были усилены, а за Сунь Ятсеном начали следить – незаметно, но пристально.

Сунь Ятсен почувствовал опасность. В последнюю минуту возникла проблема: завербованные Яном в Гонконге кули не смогли прибыть вовремя, и Ян просил отложить выступление на два дня. Однако Сунь Ятсен принял решение полностью отказаться от восстания. Утром назначенного дня он отменил все планы, а Чжэн расплатился с собравшимися наемниками и распустил их. На вечернем пароме Чжэн бежал в Гонконг. Сунь Ятсен, предполагая, что военные оцепят район пристани, избрал другой путь.

В тот вечер местный пастор, который был другом Сунь Ятсена, устраивал пышный банкет по случаю свадьбы сына. Выбирать для свадьбы день, когда по традиции следует посещать кладбище, было по меньшей мере странно – китайцы сочли бы его весьма неблагоприятным. Возможно, священник затеял торжество именно для того, чтобы обеспечить прикрытие Сунь Ятсену. Тот явился на банкет, где затерялся в толпе гостей и ускользнул к Жемчужной реке. У реки Сунь Ятсена ждала маленькая лодка, которая доставила его вниз по течению, пройдя притоками, незнакомыми даже лодочнику. Дорогу показывал сам Сунь Ятсен – очевидно, он изучил свой маршрут во всех подробностях[25]. Сначала он отправился в Макао, где затаился на несколько дней, после чего объявился в Гонконге. Сунь Ятсен не хотел, чтобы его считали первым, кто обратился в бегство.

Когда Сунь Ятсен решил отменить выступление, его друга Лу не было рядом, поэтому он не успел скрыться. Лу арестовали и обезглавили. Кроме того, казнены были несколько главарей гонконгских банд – их схватили, когда они вместе с завербованными наемниками высадились в Кантоне. Под арестом оказались и множество кули. А след Сунь Ятсена к тому времени давно простыл. Гонконгские газеты обрушились на Сунь Ятсена с критикой за то, что он бросил товарищей на произвол судьбы[26]. Возможно, он ничем не мог помочь соратникам, не подвергая опасности самого себя. И все же продуманное бегство выдавало в нем проницательного человека с удивительно развитым инстинктом самосохранения.

Вернувшись в Гонконг, Сунь Ятсен обратился за советом к доктору Джеймсу Кэнтли. Кэнтли преподавал в медицинском колледже, где учился Сунь Ятсен, и с тех пор у них сложились дружеские отношения. Доктор Кэнтли с его добрыми глазами и типично викторианской густой бородой сочетал в себе черты деятельного энтузиаста, обожавшего свою работу, и недовольного радикала, одержимого духом авантюризма. Он решительно выступал против маньчжурского владычества в Китае, а у себя на родине был пламенным шотландским националистом. Один из друзей писал о докторе Кэнтли: «Самое примечательное из всех его незаурядных качеств – горячий национализм». Когда Кэнтли изучал в Лондоне медицину, в качестве повседневной одежды он носил килт – случай для тех времен исключительный. Доктору Кэнтли суждено было не только спасти своему бывшему ученику жизнь, но и способствовать началу его политической карьеры[27].