Живые люди - Анна Сергеевна Родионова

к жене психолога. Хорошенькая такая, Роксана, немолодая, по профессии певица, но, очевидно, и твой срок, певица, закончился. Пришлось заниматься такими старыми дурами с навязчивыми маниями: то ей мерещится, что за ней следят, когда она идет в душ, – приходится законопачивать каждую щелку, чтобы эти, как их… папарацци, не углядели; то принюхивается к кофе – ядом пахнет.

– Каким ядом? – кротко спрашивает Кондрат.

– Стрихнином… Нет, кураре, более определенный запах.

– А откуда ты это взяла?

– Яд? Не знаю, прочитала у Майн Рида. Нет, у Стивена Кинга.

Певица-психолог внимательно выслушала этот диалог и попросила Кондрата встать за креслом пациентки. Кондрат встал. Потом психолог объяснила, что будет задавать вопросы, а отвечать будет Кондрат, как будто переводчик. А пациентка пусть помалкивает.

Кондрат встал за ее спиной, и от него сразу подуло.

– Котинька, – спросила она, – ты что, форточку открыл?

– Нет.

– А почему от тебя дует?

– Так, – прервала их психолог, – я буду задавать вопросы. Первый вопрос – вы хороший человек?

– Говно полное, – быстро ответила она, не дав Кондрату даже рта раскрыть.

– Вы не поняли. Я задаю вопрос, а отвечает ваш муж, а вы молчите. Готовы?

– Я молчу.

– Вопрос такой: что вы хотели бы поменять в вашей жизни?

– Мужа, – ответила она и зажала рот рукой.

– А давайте наоборот. Кондрат, простите, не знаю вашего отчества…

– Федорович, – сказали оба хором.

– Кондрат Федорович сядет и будет молчать, а вы будете переводчиком.

Устроились, заняли новые места. Роксана задала вопрос:

– Вы любите свою жену?

Она немного помедлила, прикидывая, какую роль она сейчас играет, потом ответила:

– Очень.

– У нее есть недостатки?

– О да, нетерпимая, вечно надутая, язык кошмар – никогда не думает, что несет.

Кондрат вцепился в подлокотники побелевшими пальцами и молчал, как ему было велено.

– У вашей жены есть враги?

– Ну это просто – имя им… – Она запнулась и кротко ответила: – Ни одного. Ее все любят.

– Она хороший художник?

Кондрат негромко крякнул.

– Очень хороший. Я, правда, не смотрю ее картины и не посещаю вернисажи. Я никуда с ней не хожу, чтобы не раздражать.

– Ну неправда, ну что ты врешь, – закричал Кондрат, – а Черногория, а Мальта, а Сестрорецк?

Роксана остановила жестом сеанс. Помолчала.

– Какие у вас проблемы? – обратилась она к Кондрату.

– У меня нет проблем, – буркнул тот, проклиная тот момент, когда он согласился показать жену психологу.

– А у вас, – обратилась она к ней, – вы же не просто так обратились ко мне.

– Я не могу переступить…

– Через что?

– Через себя. Ну например, моя лучшая подруга, ну самая-самая…

Помолчала. Все молчали.

– И что? – напомнила психолог.

– Она меня убила.

– Но вы живы.

– Морально нет.

– Что она про вас написала?

– Я не могу произнести. Это слишком страшно. Котинька, проверь, откуда-то очень сильно дует.

Кондрат пошел проверять, откуда идет холод.

– Знаете что, – сказала она, – дайте мне просто хорошее лекарство, чтобы я спала, чтобы я не думала об этом страшном предательстве, чтобы я стала как прежде – веселой, доброй, красивой. И молодой.

Кондрат вернулся и сказал, что была распахнута входная дверь. У нее это вызвало шок – зима, снег, холод, кто-то вошел, и кто?

Роксана думала, как бы ухитриться не навредить по Гиппократу и помочь по-человечески.

– Понимаете, – сказала она, – ведь люди не видят себя со стороны.

– Я прекрасно вижу. Это моя особенность.

– И особенно их оскорбляет мнение, не совпадающее с их собственным.

– Все равно дует, ты, наверное, плохо закрыл.

Кондрат удалился на проверку.

– А ваша обидчица, где она живет?

– Слава богу, в Англии, хотя ее дом я вижу из своего окна. Ну местный дом. Он пустой.

– Покажите мне.

– Да ради бога. Видите, вон там, за деревьями, маленькая дачка, там Зиночка и Павлик живут – ну это просто очень милые старички, а дальше – отсюда не видно, лучше с крыльца, – так вот именно там она и живет. Но сейчас в Англии.

– Я вижу балкон, это ее?

– Вы не можете его видеть. Ах да, вы выше меня ростом. Вы занимаетесь баскетболом?

Фима не без усилий вскарабкалась на стул. К ней уже спешил Кондрат с протянутыми руками:

– Осторожно, шейка бедра!

– Вот теперь вижу. Он уже несколько лет стоит пустой. А у Зиночки и Павлика всегда свет горит, им вместе лет сто пятьдесят, они чу́дные-чу́дные, простые пенсионеры.

– Я вижу, но дальше дом с балконом, там тоже горит свет.

– Не может быть. Это аберрация зрения. А зачем вам нужен ее дом?

– Я хочу с ней поговорить.

– Глупости, почитайте лучше ее пасквиль. Хотите я вам дам?

– Нет.

– Ну и не надо, просто поверьте, что после этого можно вызывать на дуэль. Вас вызывали когда-нибудь на дуэль? А сами?

Роксана соображала, как выкрутиться из неприятной ситуации и не потерять лицо. И вообще скорее уйти.

– Знаете что, есть легкие успокоительные средства…

– Мне не надо легкие, мне тяжелые…

Она все еще стояла на стуле и вглядывалась вдаль. Кондрат стоял, растопырив руки, чтобы успеть ее подхватить, когда пошатнется.

На балконе вдруг появилось небольшое облачко в норковой шубке. Она пошатнулась и упала на руки мужа. Психолог тоже протянула руки.

– Она вернулась, – трагическим голосом произнесла она, – она вернулась за моей смертью.

Кондрат собрался проводить Роксану к станции на машине. В руках Кондрата был пресловутый гламурный журнал, буквально вырванный из рук жены.

– Вы только верните. А то мне не сдобровать.

– У вашей жены могучая фантазия, ей бы самой романы писать. Предложите ей, вас она послушает.

Кондрат вел машину, соображая объем проблем, рухнувших на его бедную голову: уборка снега, закупка продуктов и готовка, шоферские обязанности, максимальное ограждение жены от внимания прессы, уколы два раза в день и еще эта проблема, перед которой он пасовал.

И психолог не помог.

* * *

Ее звали Ефимия Чекмарёва. В молодости была признана. К ней в коммуналку приходили даже иностранцы и покупали ее прелестные картины, снабжая ее с мамой неплохим прожиточным минимумом. Именно из-за некоей удачливости она игнорировала разные подпольные группировки и абсолютно выпала из обоймы и промухала Бульдозерную выставку. Потом грызла локти. Там взошли такие имена – одна Назаренко чего стоит, и она могла бы, но разругалась с организатором, послала очень далеко знаменитого искусствоведа, который к ней хорошо относился, короче, дура.

А как засияли имена растоптанных и уничтоженных, сколько денег посыпалось на них от частных коллекционеров – Комар, Маламид, Брускин… А кто такая Чекмарёва – так и осталась она в тени.

– Фимка, – говорила ей лучшая подруга, – давай приведу Кастаки, покажи ему свои запасники.

– Посодют, – тоскливо отвечала Фима.

– Но ты же продавала свои этюды?! И что? Не сидишь.

– Времена другие.

А потом Фимина мама умерла, и Вика буквально силой перетащила Фиму на свою дачу. А потом через милейших соседей – пожилых Павлика и Зиночку – нашла ей неподалеку хороший дом.

Там было очень весело и подруга начала рисовать – ее рукой будто водил ангел-хранитель: так все ловко получалось: наброски, этюды, акварельки, гуашь…

Но на дне рождения Суковатой появился гений – слава бежала перед ним, опережая дня на два, поэтому, когда Лифшиц