Рождественский поцелуй - Валери Боумен

– И что же вы хотите спросить?

– Могу ли я получить ваше благословение на брак с леди Реджиной?

Герцог опустил голову, и его седые брови сошлись на переносице, почти закрыв глаза.

– Мистер Оуклиф, – наконец произнес он, – вы сделали для моей семьи много хорошего. Мы перед вами в неоплатном долгу, но…

– Но ваша благодарность не включает в себя благословение? – закончил фразу Даффин.

– Боюсь, что нет. – Герцог избегал смотреть сыщику в глаза.

– Вы предпочитаете для Реджины кого то вроде Драйдена? – спросил Оуклиф, ноздри которого затрепетали от гнева.

– Я предпочитаю кого то с таким же статусом, как у Реджины. Да.

Щеки Даффина обожгло жаром стыда.

– Незаконнорожденный сын герцога не попадает в их число?

– Мистер Оуклиф, пожалуйста, не усложняйте все еще больше. Вы глубоко уважаемый сыщик, и я искренне вами восхищаюсь.

– Но до тех пор, пока я остаюсь на Боу стрит, где мне и место.

Герцог неловко заерзал в кресле, но промолчал.

– Леди Гарриет считает так же?

– Не понимаю, почему у нее должно быть иное мнение. Мы оба хотим для Реджины только лучшего.

Даффин покачал головой. Достаточно. Такого унижения он не испытывал никогда в жизни.

– Спасибо, что уделили мне время, ваша светлость.

Выйдя из гостиной, Оуклиф почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Аристократы были счастливы воспользоваться его помощью, когда нуждались в ней, и с готовностью вычеркивали его из своей жизни, когда необходимость в нем отпадала.

Тихие всхлипы, доносящиеся из комнаты напротив, привлекли внимание сыщика. Дверь была приоткрыта, и он заглянул внутрь.

На диване в центре комнаты сидела мисс Хевершем, а на столе перед ней лежала газета.

– Реджина, – выдохнул Даффин, направляясь к ней по мягкому дорогому ковру.

– Даффин, это правда? – зарыдала она, указывая на газету.

Господи. Оуклиф чувствовал себя так, словно у него из груди вырывают сердце.

– Да, это правда. Все до единого слова. Реджина, я незаконнорожденный. – Тяжело вздохнув, он спросил: – Почему ты плачешь?

Неужели из за того, что она провела ночь с незаконнорожденным? Даффин попросту не вынесет, если Реджина сожалеет о том, что отдалась ему.

Мисс Хевершем отерла слезы.

– Я плачу, потому что мне очень грустно. Твой отец был ужасным человеком, а мать сделала плохой выбор. Из за этого тебе пришлось нести бремя их греха на протяжении всей своей жизни.

Сжав кулаки, Даффин отвернулся, ибо его переполняли эмоции. Он переживал, что Реджина, узнав правду, не примет его, но она плакала не от стыда, а от сочувствия. Она любила его. Любила по настоящему. Даффин тоже ее любил, поэтому был готов умереть, только чтобы не позволить разгоревшемуся вокруг него скандалу уничтожить ее репутацию. Мисс Хевершем не заслуживала этого.

– Не плачь, дорогая. – Он прижал голову Реджины к своей груди.

– Почему ты не рассказал мне о своей семье? – спросила она, когда немного успокоилась. – Почему мне пришлось узнать все из газет?

– Прости. – Даффин опустил голову. – Я стыдился, ведь моя мать была куртизанкой. Конечно же, я любил ее, но став взрослым и взявшись за расследование ее убийства, я понял, какой образ жизни она вела.

– Я не понимаю еще одну вещь. Если твой отец желал ее смерти, то почему не убил, когда она была беременна?

Даффин тяжело вздохнул.

– Мой отец заплатил за ее убийство, но он не желал ей смерти. Этого хотела его жена. Герцогине Портленд была невыносима мысль о том, что мы с матерью живем так близко. Она видела нас время от времени, и это ее злило. Поэтому она приказала моему отцу от нас избавиться.

У Реджины перехватила дыхание.

– Нет.

Даффин мрачно кивнул:

– И для этого он нанял Ноулза.

– И все же он тебя не убил.

– Нет. – Даффин стиснул зубы. – Вместо этого отец отослал меня в закрытый пансион. Наверное, он подумал, что это меньшее, что он может для меня сделать. Уверен, ты понимаешь, почему я не испытываю благодарности за проявленное великодушие.

– А герцогиня знает, что ты жив?

– Я сделал так, чтобы узнала. Став сыщиком, я нанес ей визит. У нас состоялась долгая и милая беседа. Никогда не забуду выражения ее лица, когда я вошел в гостиную. Она выглядела так, словно увидела привидение. Я сказал, что отправлю ее за решетку за убийство моей матери, если она снова попытается причинить вред тем, кого я люблю. Честно говоря, у меня не было доказательств, но она об этом не знала. Тем не менее герцогиня мне поверила, и больше меня не трогала, а два года назад она умерла.

– Значит, нынешний герцог Портленд – твой младший брат? – спросила Реджина.

– Да, хотя я сомневаюсь, что он знал о моем существовании до сегодняшнего дня. Уверен, что отец и его жена приложили к этому все усилия.

– Мне жаль, Даффин. Очень жаль.

Сыщик кивнул:

– Однако это не меняет того факта, что я тот, кто есть. Незаконнорожденный сын герцога и куртизанки.

– Мне нет до этого никакого дела, Даффин. Твое происхождение никогда меня не волновало.

Оуклиф заключил любимую в объятия и крепко прижал к себе, понимая, что делает это в последний раз.

– О, Реджина. Тебя это может не волновать сегодня, завтра, через неделю, но когда друзья перестанут тебя принимать в своих домах, когда ты лишишься привычного образа жизни, то начнешь винить в этом меня. Не сможешь не винить. Это причинит тебе боль. А я скорее отдам свою жизнь, чем позволю тебе испытывать боль. – Даффин отстранился и погладил щеку Реджины, стараясь сохранить в памяти ее прекрасные черты, прежде чем уйти.

Сложившаяся ситуация его убивала, но он все же нашел в себе силы развернуться и направиться к двери. С каждым шагом он повторял себе, что не должен оборачиваться и видеть Реджину со струящимися по ее красивому лицу слезами.

– Даффин, подожди, – окликнула она его.

Он остановился, понурив голову.

– Реджина, мы не можем быть вместе. Ты – леди, а я – бастард. Выйди замуж за ровню. Будь с теми людьми, среди которых выросла.

Послышался шорох ткани, а через несколько секунд совсем рядом раздался голос мисс Хевершем:

– Но мне не нужны все эти люди.

– Однажды ты поймешь, что так было лучше, – пробормотал Оуклиф и, услышав ее сдавленные рыдания, вышел в коридор.

Он не оборачивался, не в силах видеть причиненной им душевной боли, и даже, казалось, не дышал до тех пор, пока не оказался на улице. Только там он позволил себе прошептать: