Ганзейцы. Савонарола - Оскар Гекёр

руку, повёл его туда, где стоял настоятель, передававший распоряжение некоторым из братии.

Седовласый настоятель выказал в данном случае своё великое милосердие. Он расспросил Реймара и, когда услыхал от него, что павший в поединке датчанин и есть тот самый, который несколько лет тому назад произвёл нападение на Стальной двор и покушался на самую жизнь ольдермена, тогда он возложил руку на преклонённую главу молодого любечанина, и это должно было служить знаком того, что он согласен укрыть его в обители от ярости толпы. А между тем вслед за носилками с тяжело раненным датчанином вошла и толпа в монастырские ворота. Двор обители быстро наполнился народом — стали искать Реймара во всех закоулках. Некоторая часть уличной сволочи пробралась и к дверям монастырским, а тотчас вслед за нею толпа бурным потоком хлынула в ярко освещённую церковь.

— Вот, вот он! Вот где убийца! — закричало разом несколько голосов, когда толпа увидела Реймара, быстро взбиравшегося в стороне по узкой лестнице, которая с церковных хоров вела в один из верхних монастырских тайников.

— Бери его, лови его! — заревела толпа, волнуясь и устремляясь вперёд. Но в то же мгновение и Реймар, и лестница, по которой он карабкался, исчезли из глаз изумлённой толпы, которая даже и представить себе не могла, что незначительного прикосновения к тайной пружине было достаточно, чтобы закрыть стеною всякий доступ к тайникам. И в то же самое мгновение близ алтаря св. Франциска появился сам отец настоятель с крестом в руках. Он высоко поднял его над толпою и произнёс:

— Удалитесь из монастырской ограды, которая самим Богом предназначена служить убежищем для всех несчастных и всех нуждающихся в помощи!

Толпа не смела ему противоречить; однако же не спешила исполнять его приказание.

Но вот она быстро раздалась: в церковь вошёл шериф со своей стражей.

— Прошу вас защитить нас от буйства толпы, — обратился к нему настоятель.

— А где же убийца? — спросил в свою очередь шериф.

— Я дал ему воспользоваться в нашей обители правом убежища, — отвечал настоятель, — так как я успел убедиться, что его проступок менее важен, нежели вина раненного им датчанина.

— А, в таком случае это другое дело! К тому же ваше преподобие имеет право самосуда в пределах ограды вашей обители. — Затем он обратился к толпе, поднял вверх свой жезл и повелительно крикнул: — Все отсюда прочь!

В то же время и стража шерифа стала напирать на толпу, и народ с ворчаньем и ропотом очистил церковь, очень недовольный тем, что его лишили возможности присутствовать при поимке преступника и расправе с ним. Затем и двор обители был точно так же, как и церковь, очищен шерифом и его стражей, и четверть часа спустя толпа опять уже очутилась на улице и могла утешать себя только тем, что в бессильной злобе стучалась в наглухо запертые крепкие монастырские ворота.

XXX

Суд совести

А монахи между тем перенесли Торсена, всё ещё не приходившего в чувство, в больницу, где тотчас же ему была оказана необходимая помощь. Но вскоре оказалось, что помощь добрых братьев в такой же степени необходима и Реймару, так как у него после страшного напряжения наступил период сильнейшего упадка, почти полного истощения сил.

Он лежал в келье своего дяди, который просил настоятеля, чтобы тот разрешил ему ухаживать за племянником. В продолжение всей ночи верный Ансельм не сомкнул над Реймаром глаз и был от души рад, когда под утро племянник очнулся, обвёл келью мутным взором и спросил, как он сюда попал.

Отец Ансельм поспешил удовлетворить его любопытство, и Реймар медленно опять сомкнул глаза, спросив:

— Ну, а мой враг Торсен? Каково ему?

— Он ещё жив! — отвечал дядя со вздохом.

— Моли Бога, чтобы он не сразу отправил его душу в преисподнюю, — добавил Реймар Стеен едва слышным голосом, — потому что я в таком случае могу быть навеки несчастным человеком!

И минуту спустя молодой человек опять задремал.

Много дней протекло прежде, нежели Реймар настолько окреп, что мог подолее сохранять полное сознание. Прекрасное монастырское вино в значительной степени способствовало подкреплению его сил, но здоровье его окончательно поправилось только тогда, когда Реймару донесли, что Кнут Торсен не умрёт от нанесённой ему раны.

Это известие удивительно благотворно на него подействовало. Тогда он подолгу стал беседовать с настоятелем, который принял живейшее участие в его судьбе и даже убедил его до тех пор оставаться в обители, пока можно будет вступить в объяснение с датчанином. Но выздоровление его врага шло очень медленно, и в Лондон уже дошли новые вести о том, что ганзейский военный флот направляется в Норезунд, когда, наконец, Реймару было дозволено посетить больного.

Кнут Торсен ужасно перепугался, увидав молодого любечанина. Боязливо ухватил он за руку того брата монаха, который за ним ухаживал, и шепнул ему:

— Ради всего святого, не покидайте меня!

— Вам нечего меня бояться, — сказал ему Реймар спокойно, — ваша кровь, пролитая мною, меня охладила. И я сегодня пришёл, чтобы предоставить вам полную возможность загладить ту тяжкую вину, которую вы совершили по отношению ко мне и к моему отцу!

Лицо датчанина выразило сильнейшее волнение.

— Чего же вам от меня нужно? — спросил он мрачно и резко.

— Прежде всего желаю, чтобы вы отказались от клеветы, позорящей мою честь! — отвечал Реймар. — Вы сообщили моему отцу в совершенно превратном виде о том несчастье, которое постигло наш Бойский флот в Каттегате. Благодаря этой вашей клевете я выставлен был в глазах моего отца подлым трусом, и родной отец от меня отказался!

— Я повторил только то, что мне передавали другие, — уклончиво отвечал Торсен.

— Этого я не могу допустить, тем более что вы отца моего уверили, будто бы вы были очевидцем моего бегства от нападавших морских разбойников. При этом вы даже стращали его тем, что можете представить и других свидетелей, которые готовы будто бы поддержать ваши показания. Зачем вы этой угрозы не выполнили?

Торсен помолчал и потом ответил:

— Я и сам потом не мог отыскать этих свидетелей.

— Но скажите по крайней мере: кто же это были?

— Они принадлежали к экипажу Бойского флота.

— А! — с усмешкою сказал Реймар. — Уж не те ли самые, которые лежат на дне морском, потопленные пиратами, нанятыми королём-аттердагом?!

Эти слова