Ганзейцы. Савонарола - Оскар Гекёр

Елисавета, — добавил юноша с глубоким вздохом, — ту я никак не могу повстречать, как ни стараюсь!

— Да ты мне об этом ничего не говорил до сих пор, — с удивлением сказала Марика. — Ну, а с тобою как обошлись Детмары, муженёк?

— Эх, матушка! — сказал Ян с некоторым смущением. — Стоит ли этим огорчаться? Надо уживаться с людьми, каковы они есть, а не ждать от них чего-то чрезвычайного.

— Да ты куда же это клонишь? — допрашивала Марика.

— Куда? Куда? Ну, вот видишь ли, — начал Ганнеке, — я пошёл было к мейстеру Детмару и толкнулся к нему в мастерскую... Так у него там дела, что ли, очень много было... ну, вот он и не мог со мною так долго прохлаждаться, как бывало прежде...

— Да разве же ты в доме-то у них не был?

— Как не быть? Был! И фрау Детмар точно, что приняла меня... этак, в сенях... да ведь ты знаешь, что она никогда не бывала ко мне особенно ласкова... А впрочем, она извинялась, что в дом ввести меня не может, потому, мол, у них там разные приготовления идут — приданое Елисавете готовят, которая скоро замуж выходит за господина секретаря...

Ян вскрикнул. На лице его отразилось отчаяние.

— Что сказал ты, батюшка? Неужели Елисавета согласилась быть женою секретаря? О, Боже мой, зачем должен был я и это узнать!

С этими словами он выбежал из дома. Ганнеке опечалился, а Марика опустила глаза. Спустя некоторое время он толкнул жену локтем и сказал:

— Что бы это значило? Я вижу, что Ян так же точно дурит, как и я сам дурил, когда, помнишь, распустили слух, будто ты замуж выходишь за кума Бульмеринга?

— Да, и я то же самое подумала, — шепнула ему Марика.

— Это, признаюсь, мне по сердцу, что он такой у нас горячий... Я люблю такую молодёжь. Да, видно, ему и Елисавета уж очень полюбилась?

Марика утвердительно кивнула головою. Ганнеке опёрся локтями о стол и положил голову на руки и долго сидел он молча, пока не вернулся в комнату Ян. Глаза его были красны от слёз... После долгого молчания Ганнеке протянул сыну руку и сказал ему тёплым, задушевным голосом:

— Сыночек, у тебя ведь ещё мы остались!

Ян закусил губу, чтобы не разрыдаться, и кивнул отцу головою; но две крупные слёзы скатились по его щекам.

Мать потрепала его ласково по его густым, белокурым волосам.

— Христос нарождается и миру является! — запел Ганнеке густым басом. — И мир умиляется!

Он, правду сказать, и сам не знал, следует ли ему теперь запеть, а потому и сказал:

— Други мои, да ведь сегодня-то сочельник Рождества, а ведь это — из праздников праздник; следует нам быть весёлыми и благодарить Господа Бога, что он ещё раз привёл нам свидеться.

— Батюшка, батюшка мой! — воскликнул Ян радостно и крепко обнял отца.

— Вот это так! — прошептала Марика и, набожно сложив руки, подняла глаза к небу.

— Ха, ха, ха! — добродушно рассмеялся Ганнеке. — А ведь вы, други, самого лучшего-то и не замечаете: ведь вот мы сколько времени всякие пустяки болтали, а ужин-то, ужин-то наш ведь так-таки нисколько не простыл!

И он со смехом указал на селёдки, на хлеб — и жена, и сын от души стали вторить его весёлому хохоту...

ХХVIII

Неожиданный удар

Отошли праздники, и на торговой площади опять закипела ежедневная будничная жизнь. В праздники подобрались из кладовых запасы, и множество женщин и девушек явились на рынок с своими корзинками — закупать новые запасы.

Вместе с прочими явилась и Елисавета Детмар. Она как раз стояла у мясной лавки и обдумывала, какой бы кусок ей выбрать на жаркое, как вдруг чья-то рука легонько коснулась её плеча. Она быстро обернулась и перепугалась встретив обращённый на неё взор её верного Яна.

— Я не хотел тебя тревожить, прости! — сказал ей добродушный парень. — Я только хотел сказать тебе, что я опять в Любеке и что я не забыл тех добрых, ласковых слов, которые слышал от тебя при отъезде.

Елисавета ничего ему не отвечала. Она стояла, опустив глаза, и Ян с сердечной тревогой смотрел на её бледное личико, ясно выражавшее, что у неё на сердце было нелегко.

— Ты вот собираешься вскоре замуж выходить, — продолжал Ян прерывающимся голосом, — и так как я знал, что твои родители не пригласят меня на свадьбу (да я и не желал бы этого вовсе!)... так вот я хотел тебя заранее поздравить и пожелать тебе...

И он с горя не мог говорить более, и оба молча стояли потупившись и стараясь всеми силами сдержать слёзы.

Наконец Елисавета овладела собою и сказала:

— Это хорошо, что мы с тобою встретились. Пусть уж мать побранит меня за это, а я всё же должна с тобою поговорить. Но здесь, на виду у всех, говорить не место пойдём со мною на Гольстенскую улицу.

Ян последовал за нею.

— Ты сам знаешь, — начала говорить Елисавета, — что доброе дитя должно повиноваться своим родителям, а потому и я, выходя замуж за секретаря, исполняю этим желание отца и матери. Они, конечно, не принудили бы меня к этому, если бы ты тогда был поосторожнее...

— Что ты этим желаешь сказать? — спросил Ян с изумлением.

— Ты очень хорошо меня понимаешь, — сказала Елисавета с ясно выраженным укором. — Это было очень глупо с твоей стороны, что ты раньше времени позволил себе об этом болтать с каждым встречным... Потому ведь молодому человеку следует сначала приобрести какое-нибудь положение да научиться чему-нибудь хорошенько, а уж потом думать о том, как своё гнездо свить... Вот эта твоя болтовня и вооружила против тебя моих родителей, и они были правы... А я вот за всё это теперь в ответе, — добавила она слезливо, — и вот, чтобы загладить твою глупость, меня вынуждают выйти замуж за секретаря Беера.

— Клянусь тебе всем святым, что из всего тобою сказанного я не могу понять ни единого слова! Поверь же ты мне, наконец!

Елисавета утёрла слёзы и посмотрела в глаза Яну.

— Ты никогда, кажется, не лгал, — сказала она, — и потому я должна верить твоим уверениям. Но ты,