Анатомия чувств - Гайя Колторти

60

— Ну, хотя бы ты, Сельваджа, делала сегодня уроки? Ты никогда не была такой лентяйкой, как твой брат! — сказала ваша мать тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Сельваджа покраснела, в тот вечер она действительно не притронулась к домашнему заданию, потому что была слишком занята с тобой любовью.

— Ээ… — начала она нерешительно.

Мамин взгляд угрожал испепелить вас.

— Это моя вина, — пришел ты на выручку. — Мы гуляли.

— Гуляли, как двое цыган-беспризорников? — спросила мама.

Ты рассмеялся:

— Мадонна, что за преувеличения!

— Занятия начались два месяца назад, — продолжала мама, — и честно говоря, Джованни, не понимаю, что тут смешного. — Потом она посмотрела на отца: — Я правильно говорю, Даниэле? — И папа согласно кивнул, но без энтузиазма. — Конечно, я правильно говорю. Я ждала от тебя большего, Джови, я ожидала увидеть усердного, воспитанного и взрослого молодого человека. А ты, получается, плохо влияешь на твою сестру!

— Мама… не думаю, что я вообще на кого-либо влияю, — ответил ты вежливо. — Это чистая правда. Если на свете и есть человек, который не в состоянии ни на кого повлиять, так это я.

— Нет влияешь, — настаивала мама. — Хотя сейчас ты ведешь себя, как мокрая кошка.

— Я — мокрая кошка?

— Вот именно. И не дерзи мне.

Ты отрицательно покачал головой. Посмотрел на отца, на Сельваджу.

— Мяу, — сказал ты. — Ну, хорошо. Положим, я все-таки кот, но не мокрый.

Сельваджа прыснула и тут же, отведя от тебя взгляд, наклонив голову, посмотрела в другую сторону.

— Даниэле, — мама повернулась к отцу. — Ты ничего не хочешь сказать нашему Джованни, а? Или это нормально так обращаться с родителями?

Вы сидели за столом, и в ваших тарелках остывали нетронутые порции чудесного ризотто по-островитянски.

— Джованни, — отец выразительно посмотрел на тебя, сжимая в руке вилку, — мама права. Ты ведешь себя, как ребенок, ты должен подавать хороший пример сестре.

— Согласен, — сказал ты. — Хорошо. Но теперь давайте кушать, ладно?

— Да, прошу вас, — взмолилась Сельваджа. — Занятия только начались… нет причин волноваться.

— Не защищай его, — маму понесло. — Не понимаю, зачем ты это делаешь.

— Ну, что ж, приятного аппетита, — попытался разрядить обстановку отец. — Все стынет. Жалко ведь, нет? — он улыбнулся и подцепил на вилку первую порцию ризотто. — Антонелла, действительно очень вкусно, — сказал он, проглотив, и погладил ее по руке.

Но теперь не унималась Сельваджа:

— Мама, я его не защищаю. Я только хотела сказать, что Джованни вовсе на меня не влияет. У меня своя голова на плечах, и я умею ею пользоваться, и всегда умела, мне кажется.

— Правильно. Но теперь давайте есть, — сказал ты.

— Как бы там ни было, вы оба должны побыть немного порознь, — продолжала мама, не обращая на тебя внимания, — потому что Джованни влияет на тебя, и еще как.

Сельваджа упрямо мотнула головой. Посмотрела на отца, потом на тебя:

— Видишь? Ты не мокрая кошка, Джованни. Это же так просто. Ты Мефистофель!

— О, ну конечно, — засмелся ты. — Я Мефистофель, я мокрый кот Мефистофеля и намерен погубить тебя навечно! Ты только подумай, Сельваджа, из-за какого-то вечера, проведенного в праздности, нам грозит адово пламя!

Твой отец прятал улыбку, Сельваджа засмеялась открыто, а маме — помнишь? — это все очень не понравилось.

— И ты позволяешь, чтобы он управлял тобой до такой степени? — Красная как рак мама повернулась к Сельвадже: — Ты позволяешь ему манипулировать собой?

— А ты не допускаешь мысли, что, может быть, это не я позволяю манипулировать собой, — парировала твоя сестра. — Может быть, мы оба не очень-то хотели заниматься уроками. В самом деле, чего ты беспокоишься? Учебный год только начался. У нас масса времени все наверстать. И потом, у меня нет плохих оценок.

— Ну, правда, мама, я же пошутил, — попытался ты извиниться в полголоса.

— Речь не о том, есть или нет плохие оценки, — настаивала мама. — Речь о том, чтобы серьезно подходить к своим обязанностям. От этого зависит ваше будущее.

— Справедливо замечено, — сказал ты невозмутимо, наливая газированной воды себе в стакан. — И, может быть, тебе стоило бы позволить нам самим распоряжаться нашим будущим так, как нам покажется правильнее.

— Вот именно, я и вижу, как ты им замечательно распоряжаешься! — воскликнула мама.

Ты не знал, что ответить, но Сельваджа пришла тебе на помощь.

— Прекрати. Что ты к нему пристала. К январю все задолженности будут ликвидированы, без всяких трагедий, — сухо сказала она, будто хотела закрыть эту тему раз и навсегда.

Мама взорвалась:

— Сельваджа, советую тебе не грубить мне.

От этих слов черты лица Сельваджи стали жестче, губы тоньше. Медленно положив вилку в тарелку, она ответила:

— Тебе нравится говорить об обязанностях? Хорошо, у меня тоже найдется кое-что, в чем обвинить тебя, мама. Ты бросила Джованни, когда он был совсем крохой, и больше не появлялась в его жизни. Что касается меня, то ты предоставила меня самой себе. Ты никогда не спрашивала меня о моих друзьях, нужно ли мне что-нибудь еще, помимо юбки или пальто. Ты никогда не задавалась вопросом, не хотелось ли мне, чтобы ты просто обняла меня или дала совет. Ты никогда не выслушивала меня. Когда мне было грустно, когда я плакала, закрывшись в своей комнате, тебя не было.

Ты повернулся и посмотрел на мать. Она застыла от удивления.

— Ах, да, — продолжила Сельваджа, — ты же была такая занятая. И каждый раз с новым мужиком! Ты отодвигала меня на задний план, как будто меня и не было вовсе, твое новое приобретение было тебе дороже. Ты даже не знала, с кем я гуляла, что делала, а теперь ты смеешь говорить мне об обязанностях? Проверь сначала, чиста ли твоя совесть, прежде чем говорить, и увидишь, какой никчемной матерью ты была.

Все это она сказала без каких-либо вспышек гнева, будто принимала участие в дискуссии на самую обычную, житейскую тему. Наступила ледяная тишина, вы только время от времени перекидывались взглядами. Ты исподволь наблюдал за мамой и за Сельваджей. Твоя сестра покончила с ужином и взялась за костыли с очевидным намерением выйти из-за стола. У нее был такой вид, будто она освободилась от давящего груза. Кто знает, сколько лет у нее в душе копились невысказанные обиды. Ни с кем не прощаясь, пока вы ошарашенные смотрели ей вслед, она вышла из столовой. Звук с трудом передвигаемых костылей исчез после того, как закрылась дверь ее комнаты.

Вы с отцом обменялись встревоженными взглядами, потом посмотрели на маму. Она была раздавлена, поражена словами, произнесенными Сельваджей, и молча смотрела на опустевший стул, который за минуту до того занимала твоя сестра. Выражение ужаса на ее лице заставляло сжиматься твое сердце. Затем она отодвинула тарелку и, откинувшись на спинку стула, тихо заплакала. Потом под предлогом сбора грязной посуды она ушла на кухню, чтобы вы не видели, как она сдерживает рыдания.