Анатомия чувств - Гайя Колторти

— Я позволил, — выпалил ты, бросая ей вызов.

Мать замолчала, стараясь понять, что происходит с ее детьми, пока гримаса порицания кривила ее губы.

— Вставайте и готовьтесь идти в школу, — отступила она, ожидая, что вы зашевелитесь.

— Через минутку, — зевнула твоя сестра, и ты не сдержался от улыбки, как настоящий сообщник.

— Не минутку, а сразу! Немедленно!

— Я сказала, минуту, — настойчиво повторила Сельваджа, вызывающе глядя на нее, будто давая понять, что никогда не подчинится ее приказам, пусть ее посадят хоть на неделю на хлеб и воду.

Мама ринулась вперед, кипя от гнева. Ты читал в ее глазах чистую ярость, которая должна была вот-вот взорваться и перейти к рукоприкладству. Она схватила Сельваджу за правое предплечье, пытаясь стащить ее с кровати. Ты не раздумывал ни секунды. Тебе дела не было, кто перед тобой, твоя мать ли, отец или просто незнакомец, потому что любой, кто прикасался к Сельвадже, дорого за это поплатился бы. Ты вскочил и силой оторвал мать от Сельваджи. Ты толкнул ее назад, вставая между нею и твоей сестрой, чтобы она не пыталась повторить своих намерений.

— Оставь ее в покое. Не смей ее трогать, — прошипел ты.

Мама, тяжело дыша, отчасти из-за физического усилия, отчасти от удивления, ограничилась тем, что потерла ноющую руку, глядя на тебя в замешательстве. Она вас не узнавала. На какое-то мгновение тебе показалось, что в уголках ее глаз появились слезы, впрочем, может, только показалось, но ясно было, что эта женщина глубоко страдала.

— Одевайтесь. Я отвезу вас в школу, — сказала она и вышла из комнаты.

Ты и твоя сестра застыли каждый в своей позе: она — сидя на кровати, а ты — стоя в центре комнаты, скрестив руки на груди, взволнованный, как и она, наверное.

— Спасибо, что защитил меня, — сказала она с подобием улыбки на лице.

Ты не ответил ей. Ты не злился на нее и не был разочарован своим поведением, просто ты не знал, как на это все реагировать. Тебе нужно было время, чтобы все обдумать.

Вы оделись, не произнеся ни слова, разделенные непреодолимой стеной молчания. Ты помог ей натянуть брюки, а она причесала тебя в ванной. Пока она приглаживала твои волосы, вы посмотрели на себя в зеркало. Она стояла у тебя за спиной, и ты обратил внимание на то, как похожи ваши брови, разрез глаз, скулы. «Кто знает, не испытывают ли две капельки воды то же самое в такие минуты», — подумал ты, следя за контуром ее лица и узнавая его в своем. Так же, как и ты, она могла бы думать, что это трудное время, что впереди вас обоих ждали неприятности и что вам снова приходилось действовать наугад в этой кривой и убогой реальности, какой была ваша жизнь. Так же как и ты, она могла думать, что грубо обошлась с матерью, раня ее и заставляя страдать. Ты спросил ее, думала ли она обо всем этом сразу. Но она ответила, что нет, не думала, и, положив на полку расческу, спокойно и твердо сказала:

— Мне нет до этого никакого дела.

Это были последние слова, которые она произнесла, прежде чем спуститься вниз в сопровождении привычного постукивания костылей.

Ваша мать отвезла вас в школу на машине, хотя оба вы предпочли бы автобус. Примечательно было то, что в это утро у нее нашлось время подвезти вас, тогда как две предыдущие недели она утверждала обратное. Это тебя насторожило, а как же иначе? Разве ты не замечал, как она на вас смотрела в зеркало заднего вида, когда вы вместе садились сзади и Сельваджа склонялась к тебе, на беспокоясь о взглядах человека за рулем?

О, ты слишком долго игнорировал материнские взгляды. Вас не беспокоило, что она замечала поцелуй в щеку или ваш нежный шепот. Ты прекрасно знал, что она за вами наблюдала, контролировала, смущенная интенсивностью ваших отношений. Она раздражалась, когда видела вас слишком близко друг от друга, гораздо ближе, чем это было позволительно; видела, как вы улыбались друг другу и обменивались многозначительными взглядами, в этом ты не сомневался. Вероятно, у нее волосы дыбом вставали, хотя она все еще была слишком далека от истины и не могла даже предположить, какая глубокая была между вами связь.

Ты заметил на улице трогательную парочку, которая с ранцами за спиной шла по направлению к школе, держась за руки. Они были тем, кем хотели быть вы: парень и девушка, идущие в школу, пылко делятся друг с другом мыслями и чувствами. Тебе было приятно смотреть на этих двоих, излучавших спокойствие и умиротворенность, а еще приятнее было представлять жизнь влюбленной парочки и бурное чувство, которое их связывало. Разве не страшно знать, что вы никогда не сможете быть такими, как они?

А теперь, ты понимал это, как никто другой, надо было готовиться к неприятному разговору. Ты был почти уверен, и эта уверенность вызывала у тебя тревожное ожидание, что причиной скандала на этот раз был ты. И этот неприятный разговор начнется, как только Сельваджа выйдет из машины.

Ты все еще обдумывал тактику поведения, когда маленький «ровер» подъехал к школе, где училась Сельваджа. Как всегда, ты проводил сестру в класс, неся ее рюкзак на плече и помогая ей подниматься по лестнице. Как в любой другой день, ее подруги видели, как вы обменивались последним утренним поцелуем и твой нерешительный шаг, в котором проглядывала борьба между необходимостью отпустить ее и желанием украсть еще минутку, лишь бы побыть с ней рядом.

Ты ненадолго остановился в тени полуоткрытых ворот, наблюдая за машиной матери. Среди входящих множество студенток, заинтригованных твоим поведением, бросали на тебя любопытные взгляды. Ты увидел, как мама откинулась на спинку сиденья и, вздохнув, запустила пятерню в волосы, будто пытаясь рукой оттолкнуть назад тревожные мысли, которые, как ты теперь догадывался, давно не давали ей покоя.

62

Ты снова сел в «ровер», желая как можно скорее приехать в школу и сократить до минимума предполагаемое сражение. Движение, как нарочно, в то утро было плотнее обычного и вынуждало маму вести машину нестерпимо медленно, что само по себе упрощало начало любого разговора. К черту этот город, хотелось тебе крикнуть.

Наконец, когда вы остановились у ненавистно-красного светофора, она заговорила. Или лучше сказать, попыталась заговорить безличными «честно говоря, я полагала», «я действительно надеялась», чтобы потом прерваться и отбросить назад слова.

Ты не помогал ей, ты не хотел первым открывать свои карты, ты ждал начала допроса.

— Я не думала, Джованни, что вы несчастливые дети, но очевидно, я ошибалась, — сказала она дрожащим голосом с грустной улыбкой, которая больше походила на болезненную гримасу. — Тебе нечего мне сказать, Джованни? — вызывала она на разговор, на мгновение повернув свое красивое лицо в твою сторону и тут же вернувшись к светофору.

— Сельваджа переживает трудное время. Это нормально, что она раздражена, — ответил ты уклончиво.

Ты томился необходимостью находиться в одной машине с незнакомой женщиной, которая хотела от тебя невозможных ответов. «Она и вправду моя мать?» — иногда ты задавался этим вопросом, чувствуя себя почти как чужой. Ты не видел в ней даже намека на материнский инстинкт, ничего от связи, которая должна была бы объединить вас. Единственное, что, в отличие от Сельваджи, останавливало тебя от резкого обращения с ней, так это то, что ты звал ее «мама». Да, вот так. Сколько раз, ребенком, ты спрашивал себя, почему она предпочла Сельваджу, а не тебя. Сколько раз ты хотел спросить отца, что на самом деле случилось в момент развода. Но говорить об этом с нотариусом?! Да что ты. Лучше не беспокоиться. Но однажды (тебе тогда было девять лет) старик Бруно, отец твоего отца, дал тебе понять, что было сделано все возможное и невозможное, чтобы сын-наследник остался в Вероне. Твой отец хотел этого. Во что бы то ни стало. И судья, старый друг твоего деда, в конце концов нашел способ удовлетворить его желание.