Де Бюсси - Анатолий Матвиенко

Выспаться после бессонной ночи, полной мучений над эпистолярным опусом, мне не дали: хорошо одетый лакей в плаще очень знакомых мне цветов вручил письмо с наказом прочесть немедленно и устно сообщить ответ. Почерк мелкий, женский, при этом уверенный и размашистый. Не приходится сомневаться, что рука, выводившая строки на бумаге, останавливалась лишь ради того, чтобы опустить перо в чернила.

«Дорогой мой Луи! В Париже у вас есть друзья, о которых не пристало забывать. Жду встречи! Мой король дает рождественский бал, сгораю от нетерпения увидеть вас среди гостей и услышать рассказ об ужасных польских злоключениях. Впрочем, не стоит о грустном, Рождество – время новых, удивительных надежд. Помечтаем же вместе!

– Сеньор?

– Передайте отправителю – я непременно буду.

В оставшееся короткое время нужно начистить перья. О том, чтобы отказаться, и речи нет. Стая хищников всегда одолеет одиночку. Просто как мужчина и любовник я ее не интересовал, хоть и не мог понять – отчего. Значит, мне поступило приглашение о присоединении к стае. «Мой король» – это Генрих Наваррский, имевший собственный двор в Париже, а также отдельный двор, более уютный, создала его супруга. Главный соратник Наварры герцог Алансонский – младший брат будущего короля Франции и мой потенциальный сюзерен. Затейливо выписанное «М» под нижней строчкой письма означало, что его набросала ручка несравненной и непостижимой сестры герцога – наваррской королевы Марго.

Пусть мое сердце принадлежало другой, оно, мимо воли, учащенно забилось, когда я увидел знакомый почерк.

Наварра и Валуа-младший – политические противники Генриха Анжуйского. Примкнув к ним, я со временем стану врагом для всех, кого считал другом последние два с половиной года. Но, похоже, выбор сделан за меня, и к черту сомнения – будь что будет!

Знакомые все лица… И как на подбор – в той или иной мере недовольные единственным реальным кандидатом на королевский трон. Самое забавное, что двор оппозиции гнездился в крыле Лувра, в каких-то нескольких сотнях шагов по коридорам от покоев Генриха Анжу, ранее принадлежавших королю Карлу IX; стремление держать врагов под неусыпным оком и в непосредственной близости весной не уберегло от бунта. Франциск Алансонский и Генрих Наваррский некоторое время томились в темнице, правда – куда более удобной для проживания, нежели мое узилище в Кракове. Повстанцы были прощены умирающим королем Карлом и теперь затеяли новые козни с утроенным энтузиазмом прямо под крышей дворца.

Маршал де Монморанси впился в меня одним глазом, другой уставился в пространство. Признаюсь, всегда впадал в замешательство, беседуя с косоглазыми, не понять – ни куда на самом деле они смотрят, ни что выражают их лица при этом.

– Да-да, помню вас, сеньор де Бюсси. Наслышан, наслышан… Анжу бросил вас на съедение полякам и пальцем о палец не стукнул, чтобы выручить.

Свое возмущение поступком Генриха поспешили выразить принц Конде и, конечно же, король Наварры. Будь на балу герцог де Гиз, недолюбливавший де Бюсси с самых давних времен, до моего появления в шестнадцатом веке, и он наверняка пожал бы мне руку. Все они воспринимали Анжу как преемника дела Карла IX, копили и лелеяли обиды на царственных братьев, но в случае устранения сыновей Екатерины Медичи наверняка немедленно передерутся между собой. И Наварра, и Франциск, и де Гиз сами метили на престол, французская междоусобица будет продолжаться, пока у кормила державы не станет монарх, способный приструнить всех противников. Но это не сейчас…

Наваррский двор намного скромнее того, что завел Анжу, возмещавший себе в Лувре «аскетизм» Вавеля. Протестанты-мужчины одевались в черное, на их фоне мой черно-фиолетовый плащ, темный камзол и шоссы с серебряной вышивкой смотрелись вызывающе пестрыми. Сдержанней наряжены были и женщины. Если бы так выглядело французское окружение Хенрика в Вавеле, оно не составило бы вопиющего контраста с польской модой… Ладно, это дела прошлые.

Самое яркое пятно на балу безошибочно указало, где пустила корни Маргарита. Та часть зала была разукрашена в стиле персидских шатров. Королева устроилась на возвышении меж двух обвитых розами колонн, окруженная фривольной стайкой подруг, музыкантов, поэтов и просто поклонников. Рассказывали, в мире поэзии она именуется Лаисой, тоже кропает какие-то стишки, но куда больше любит слушать строфы, посвященные ей.

– О, мой дорогой Луи! Как мило, что вы откликнулись на приглашение!

Она даже привстала, протянув мне руку для поцелуя, немедленно тот поцелуй получив.

– Мог ли я поступить иначе, богиня?

Марго расцвела, а я получил ревнивый залп из дюжины пар мужских глаз. Впрочем, репутация бретера надежно удержала конкурентов от необдуманных вызывающих поступков.

– Я беспокоилась, позволит ли ваше здоровье присоединиться к нам на балу. Бессердечие поляков не знает границ!..

А неблагодарность Генриха – тем более, я это услышал за вечер уже не один десяток раз, можно не повторяться.

– …Я соскучилась, дорогой Луи! Могу ли я просить что-то прочесть в вашей необычной манере? О, ваши стихи… От их непонятности веет особым шармом!

– Чрезвычайно тронут лестной оценкой, ваше величество.

– О, Луи! Вы совсем одичали на востоке. Не поступайте со мной так! Для вас я все та же Марго. Ну, не томите…

Ничего другого не осталось, как напрягать свою память, благо к таким поворотам я готов заранее.

Стихи Жака Превера, положенные на музыку, мне никогда не нравились, но очень подошли заказчице. Все эти навязчивые повторы: я получил солнечный удар, удар любви, удар «я люблю тебя» и так далее – как-то не согласуются с чувством меры, зато Марго с радостью приняла их на свой счет как признание любви, сочиненное мной специально для нее.

Начались танцы.

Сложно описать ощущение пустоты в наполненном людьми небольшом зальчике. Здесь скопились гугеноты и сочувствующие им; мне выразили всяческую поддержку в связи с польскими злоключениями, но никто не желал сойтись накоротке, люди помнили, что вытворял де Бюсси, вернее – что я наделал в Варфоломеевскую ночь.

– Вам записка, сеньор!

Наверняка тайное послание, раз бумага была мне всунута столь незаметно и непринужденно, что сделало бы честь агенту-нелегалу и в гораздо более поздние эпохи.

«Левая галерея, шестая дверь. После полуночи. М.»

Что бы это ни сулило, ночь вряд ли ожидается скучной.

О да! Моя решимость была награждена не томно протянутой белоснежной ручкой, а сочным, страстным поцелуем в губы, до крови, придавшей лобзаниям вампирский привкус.