Ты – всё - Елена Тодорова

когда выходила замуж, — говорит Нечаев, не меняя тона. А меня будто взрывной волной накрывает. — Что с ребенком?

— Ты… Совсем уже?.. Такое спрашивать? — хриплю, ощущая, как внутри вскипает болезненная злость.

— Какое, Ю? Что не так спросил?

— Реально не понимаешь? — дрожь в голосе выдает все нехорошее, что зреет внутри. — Отвяжись от меня, Нечаев! Не лезь в душу, Богом прошу! Иначе я тебя, черт меня подери, прокляну!

— Судя по всему, давно прокляла.

Меня бесит… Бесит то, что он так спокоен, тогда как меня разрывает на куски.

— Ты ни хрена не знаешь!

— Так расскажи мне, Ю.

Зубами скриплю. Натужно ноздрями воздух тяну.

Киплю, киплю… В боли своей варюсь.

— Да… Проклинала, конечно, — выцеживаю первую ложь, лишь бы убежать подальше от ответов, которые он ждет. И в свои же капканы попадаюсь. — Когда ты бросил меня, без единого слова укатил в свою чертову Германию, я отмыться от тебя не могла! Все только и говорили, какая Филатова подстилка — Нечаю дала!

— Прям говорили? Кого это, интересно, могло ебать? — выказывает ледяное недоверие, равнодушно упуская первую часть речи.

Но я замечаю, как дергается его кадык, как вздымается на вдохе грудь и как крепко сжимаются челюсти.

— Говорили, Ян… Каждая твоя блядская зая предъявляла претензии, что ты уехал из-за меня!

Выкрикиваю это и замираю в надежде, что отразит как-то… Скажет, что никого, кроме меня, не было.

Но он молчит. Только сильнее челюсти стискивает.

Сама продолжаю.

— Теперь понимаешь, почему я ненавижу, когда ты называешь так?!

Он упирается в столешницу и слегка наклоняется.

Боже… Будто недостаточно глубоко в меня влез!

Впивается взглядом, от которого не то что закрыться нельзя… Пошевелиться невозможно.

— Заявление поэтому написала? — вопросом на вопрос бьет. — Репутацию свою от меня «отмывала»?

Задевает все-таки… Цепляется к словам, хоть и выглядит бессердечным мудаком.

— Так что не срослось, Ю? Почему забрала заяву?

— Знаешь, что в этой ситуации самое гнусное… — шиплю, пытаясь не просто выдерживать его напор, а выжить. — Зная меня, ты в это поверил! Ты в это поверил, Ян!

Прищуривается. Хмурится. Загоняет язык в область над верхней губой. Выпячивая, свирепым движением соскальзывает вниз, пока кончик между зубами не показывается.

— Что это значит?

— То и значит, Ян! Зная меня, ты веришь в вещи, которые я совершить не могла! Точно так же сегодня получилось с планом…

— А ты?! — не позволяя закончить, внушительно перекрывает мой крик. — Ты меня не знаешь, Ю?! Знаешь! Но веришь в хуету, которая опускает меня как мужика ниже плинтуса!

— Хочешь сказать, что не сам это дно пробил?!

Зрительная сцепка. Бешеный эмоциональный обмен.

И снова Нечаев сжимает зубы. Прокусывает губы до крови. Но ответственности с себя не скидывает.

— Хочу сказать, что по доброй воле я бы тебя не бросил! Вот и все, что я, сука, пытаюсь сказать! Но ты же один хуй не поверишь!

Сердце сжимается и все замочки сбрасывает. Открывается. Впускает эту информацию. Позволяет себе обмануться и затрепетать от пронзительного чувства радости.

— Я верю фактам! — сгоняю всю злость, чтобы успеть запереться, прежде чем распадется душа.

Надо замолчать… Надо замолчать…

Но я снова цепляюсь за ниточку.

— Ты уехал, Ян! Думаешь, этому поступку могут быть объяснения, которые избавят тебя от клейма предателя?! Назови!

И… Он продолжает молча уничтожать меня взглядом.

— Так что с беременностью? — спрашивает, когда у нас обоих заканчивается кислород.

— Не было никакой беременности! — выпаливаю только потому, что больше не вывожу груза нашего чертового прошлого. — Я никогда не была беременной. Купила справку у гинеколога. Костя просил… Чтобы расписали в срочном порядке.

Нечаев с такой силой закусывает нижнюю губу, что дрожит от ярости подбородок.

— Так не терпелось? — выдыхает презрительно. — Сколько месяцев после нас прошло?! Я тебя, мать твою, спрашиваю! Смотри мне в глаза и отвечай! Сколько, Ю?! Через сколько месяцев ты, сука, забыла, как обжигала мне, блядь, губы своим проклятым «люблю»?!

Я почти не соображаю. Непонятно, что чувствую, настолько поражает эта боль. Из глаз просто выливаются литрами слезы. Я не всхлипываю, не шевелюсь, даже не дергаюсь… Просто не могу их остановить.

— Я не забывала… — шепчу то, что само идет из разорванного нутра.

— Сколько? — давит Ян, не повышая голоса.

Сила психологического воздействия такая, что… Меня просто расплющивает. Размазывает.

Я вздрагиваю. Плачу отчаяннее. Возвращаю этому процессу звук — скривив губы, всхлипываю.

— Сколько?

— Я не помню! Может, год…

— Я, блядь, не про дату росписи спрашиваю. Через год ты уже замужем была! Хочу знать, когда на него переключилась? Через сколько?

— Я не помню!

— У тебя пиздец какие странные провалы в памяти!

— Может, месяц… Точно месяц! — выдаю вторую порцию лжи. Лишь бы отстал. — Больно? Зачем спрашивал?!

— Терпимо. Переживу, Ю.

— Как всегда…

Замолкаю, потому что он отворачивается. Игнорируя меня, что-то делает у плиты.

Выдергивая из диспенсера бумажную салфетку, смотрю на его спину и с трудом сдерживаю новый поток слез. Вытирая лицо, не только судорожно перевожу дыхание, но и икаю.

Взгляд на Яна поднимаю, когда он ставит передо мной айриш-стакан. Наклоняясь, инстинктивно втягиваю горячий запах красного вина и специй.

— Глинтвейн в июле?

— Август уже.

— Что?

— Пару часов как начался август, Ю.

— Все равно…

— Пей.

— Я думала, ты меня накормишь.

— Ты голодная? Что приготовить?

Снова хладнокровен до равнодушия. Снова бесит меня.

— Нет, не голодная… Но я и пить не хочу, Ян!

— Пей.

— Зачем?

— Чтобы согреться, восполнить силы и успокоиться.

— Я спокойна.

— Я заметил.

— Просто мокрые волосы рубашку на спине намочили… Поэтому дрожу.

Он принимает это вранье, не моргая.

— Грейся, — все, что говорит.

А я вдруг… Поддаюсь порыву.

— У тебя же с собой рабочий ноут? Можешь дать мне? Мне в свою учетную запись зайти нужно.

Без каких-либо слов приносит. Ставит на остров рядом со стаканом, о который я только руки решаюсь греть.

Дождавшись, когда откроет и включит, вбиваю свои данные. С дико тарабанящим сердцем открываю план оптимизации, над которым трудилась, пока он был в Германии.

— Вот моя работа, — поворачиваю экран к нему.

Но он все равно пододвигается настолько близко, насколько мне сейчас трудно выносить. С каменным лицом просматривает документ. Я лишь вначале смотрю на экран. В какой-то момент на автомате поднимаю стакан, делаю большой глоток глинтвейна и, наслаждаясь согревающим и будто бы исцеляющим эффектом, который он производит, поднимаю взгляд на Яна.

Да так и застываю… Позабыв обо всем.

Он долго изучает. Словно не верит своим глазам, судя по направлению скроллинга, одни и те же страницы несколько раз просматривает.

В один миг поджимает губы. Раздувая ноздри,