Без лица - Хари Кунзру

Не суждено.

Бриджмен как раз гадает, похожи ли горы родины на местные горы, и предполагает, что те этим и в подметки не годятся. В этот момент одна из теней перед ними раздваивается, затем дробится на несколько меньших теней, и у каждой в руках палка, бутылка или нож. Бобби леденеет от ужаса. Семь, восемь человек? Даже на расстоянии они воняют дымом и тодди. У вожака вокруг головы обвязан лоскут, в руке — металлический прут, на щеке — пятно крови, будто он уже дрался этой ночью. Когда он выходит на свет, Бобби видит, что глаза его налиты кровью от гашиша.

— Фиранги, трахающие своих сестер, — сплевывает он.

Эгоизм глубоко укоренен во многих людях, а в Бобби — глубже, чем в большинстве других. Решение бросить полубессознательного Бриджмена приходит более или менее вовремя, чтобы соответствующие синаптические послания успели дойти от мозга к ногам.

Он пускается бежать.

И слышит за спиной вопли, удары, тошнотворные звуки.

И бежит еще быстрее.

Через некоторое время он осознает, что за ним никто не гонится, и останавливается. Он обнимает колени, дышит огромными рваными глотками. Придя в себя, он испытывает острое чувство вины. Нужно было остаться с Бриджменом. Нужно было стиснуть кулак, взмахнуть рапирой и порубить их всех. Всех восьмерых? Истекая потом, он снимает галстук и сворачивает пиджак под мышкой. Затем осторожно пускается в обратный путь.

Люди ушли. Это первое, в чем он удостоверяется. Бриджмена оттащили в проулок между высокими стенами арендованного дома и дворика каменщика. Он лежит на спине, руки вяло и как-то формально вытянуты вдоль боков. Он кажется умиротворенным — на расстоянии. Неподвижным.

Бобби выжидает и наблюдает еще несколько минут. Да, они ушли. Можно приблизиться.

Мертвый Бриджмен выглядит ничуть не лучше живого. Левая сторона лица — сплошной огромный ушиб, черный и распухший. Его челюсть перекошена, одна сторона вдавлена от удара. Неряшливая рубашка, когда-то украшенная пятнами от еды, теперь сверкает единообразным кроваво-красным. Бобби исследует его с чувством некоего отстраненного сожаления. Алкоголик, который должен был ехать в Англию. Последняя ночь развлечений. Странный штрих: несмотря на все это, он умудрился удержать в руке свою фляжку. Бобби наклоняется и вытягивает ее из мертвой руки. Перевернув фляжку, он различает инициалы «Дж. П. Б.», выгравированные на одной стороне, и это еще раз будит в нем чувство вины — на мгновение.

Пустой бумажник Бриджмена лежит неподалеку. Бобби уже собирается уходить, нервничая оттого, что его могут увидеть рядом с трупом, но что-то заставляет его остановиться. Возле его ноги лежит маленькая кожаная папка с документами. Б ней — билет на пароход в Англию, паспорт на имя Джонатана Пелчета Бриджмена и пустой лист бумаги для записей с отпечатанным клише «Спэвин и Маскетт: стряпчие и комиссары по приведению к присяге», Грэй-Инн-роуд, Лондон.

Он смотрит на фотографию в паспорте. Темноволосый молодой человек уставился в камеру, лицо так размыто, что практически отсутствует. Невелико сходство.

Им мог бы быть кто угодно.

Он кладет документы в карман и отправляется обратно в миссию. Прежде чем он достигает конца улицы, идея уже полностью сформировалась в его голове. Он знает, что будет делать.

В воздухе пахнет керосином. Бриджмен, реальный физический Джонатан Бриджмен, уже угасает. Некто, известный ему всего лишь несколько часов. Опустошенный и заселенный заново. Бобби ухмыляется. Как легко сбросить одну жизнь и подхватить другую! Легко, когда тебя ничто не держит. Он удивляется существованию людей, которые познают себя, встав на колени и зачерпнув пригоршню земли. Человек был создан из пыли, говорит преподобный. Но если мужчины и женщины были созданы из пыли, тогда он не из их числа. Если они чувствуют пульсацию босыми ногами и называют это место домом, если они смотрят на знакомый пейзаж и видят собственные отражения, он не из их числа. Человек из земли, говорит преподобный. Земля из человека, говорят Веды, подобно тому, как солнце, и луна, и все прочие создания родились из плоти прачеловека. Но он не чувствует в себе ничего от земли. Когда он движется по ней, его ступни не касаются поверхности. Значит, он произошел от чего-то еще, от другого элемента.

Повернув за угол на Фолкленд-роуд, он слышит шум — будто тяжелый дождь падает на деревья.

Улица полна людей, они толкаются и кричат. Нечто отбрасывает живой оранжевый отсвет на их коричневые лица. Бобби так поглощен своей трансформацией, что, только оказавшись в середине толпы, понимает, что происходит.

Миссия горит.

Языки пламени ласкают деревянный фасад, как пальцы ласкают струны какого-нибудь инструмента. От них исходит потрескивание, затем низкий ужасный рев, который моментально переходит в крушение, обвал. Речь гигантов. Бобби пытается протиснуться вперед, внезапно охваченный ужасом от утраты этого места, своей комнаты с коллажем полутоновых лиц, шкафа с одеждой, знакомой лестницы, ведущей в гостиную. Огонь почти уже поглотил вывеску миссии, лишь некоторые слова еще различимы: «Осмелимся ли оставить их умирать во тьме, когда в нас свет…» Перед толпой кто-то размахивает самодельным красным флагом. Керосиновая вонь забивается в нос и горло. Что скажет миссис Макфарлэйн? Вся ее работа, вся ее любовь? А преподобный?

Как бы в ответ на его вопрос ставни мансарды над церковью внезапно распахиваются. Толпа клокочет и давит, люди впереди пытаются сдать назад, чтобы защитить себя от палящего жара, а те, кто сзади, толкают их вперед. Он пробивает себе путь локтями, чувствуя, как его лицо, лицо Бобби, запекается до хруста под обжигающим ветром. Кулаки месят воздух. Пение. Гори! Гори! Яркие лица, оскаленные зубы, завывающие красные рты. На балконе, спотыкаясь, появляется сам преподобный, как воплощение вечных мук. Его лицо и одежда покрыты сажей, его волосы и борода, серая прокопченная дымка, стоят дыбом. Блуждая по толпе безумным взглядом, он что-то кричит, неслышимый за ревом пламени. При виде его толпа подается назад, некоторые бросаются бежать. Пение слабеет и обрывается. В руках Макфарлэйн баюкает груду черепов. На мгновение время останавливается, и Бобби всегда будет помнить эту сцену такой — неподвижной и бесшумной, как фотографию. Затем, с тошнотворным скрежещущим звуком, балкон рушится вовнутрь, и, как ворох лохмотьев, преподобный исчезает в огне.

Бобби протискивается через толпу назад, с трудом вырываясь на свободу. Для него здесь больше ничего нет — ничего, что могло бы его удержать. Он чувствует, как под ногами быстро и легко, лишенная трения, движется земля.

Джонатан Бриджмен стоит возле леера на корме парохода «Лох-Ломонд» и смотрит в кильватерный след, как будто нарисованный известью по черной воде. Пересекая черную воду — кала пани, — Бриджмен не чувствует никаких побочных эффектов, никакой утраты касты или достоинства. Невдалеке от него, под леером, вспененная белизна приобретает бледный фосфоресцирующе-зеленый оттенок, цвета привидений. Ночной воздух хранит приятное тепло, а под надраенной палубой вращаются гигантские пропеллеры турбин, заставляя миллиарды светящихся водорослей сверкать, как драгоценности, — только для него, как будто подтверждая, что вода тоже может из черной превратиться в белую — если захочет. Бриджмен улыбается и закуривает, укрывшись от ветра полой пиджака.